Суббота

Закусочные вдоль улицы закрыты: сегодня выходной. Работают только музыкальный магазин и газетный киоск. Перед французской кулинарией ее владелец, с цинковым ведром, моет мостовую на парижский манер. Навстречу Пероуну, спиной к толпе, идет с метлой дворник — должно быть, его ровесник, плотный, краснолицый, в бейсболке и ярко-желтой куртке. Работает на совесть, решительно вгоняет метлу во все уголки и щелки на мостовой, выметая сор. Довольно неожиданно видеть такое рвение субботним утром. Тем более что работа его бессмысленна: в дальнем конце улицы, под ноги демонстрантов, столпившихся вокруг «Макдоналдса», летят на асфальт картонки и мятые бумажные стаканчики. Да и по всему городу метет мусорная метель. Двое мужчин на миг встречаются глазами и равнодушно отводят взгляды. Белки глаз у дворника желтоватые, с красной сеточкой сосудов. На один головокружительный миг Генри ощущает себя тесно связанным с этим человеком, словно оба они — на одной доске гигантских качелей: встретившись на мгновение и разойдясь навсегда, они останутся на одной оси.

Подходя к конюшням, где устроены гаражи, Пероун замедляет шаг. Как удобно было жить раньше: добиваясь успеха, верить, что высшие силы каждому раз и навсегда определили место в жизни. И не замечать, как эта вера способствует твоему успеху. У психиатров это называется «анозогнозия», то есть неспособность больного объективно оценить свое состояние. А что же сейчас — ужели мы понимаем, как устроен мир? После гибельных экспериментов недавно опочившего столетия, после стольких злодейств, стольких смертей на вопросы справедливости и перераспределения благ трусливо наложено вето агностицизма. Больше никаких великих идей. Если так уж необходимо улучшать мир — пусть он улучшается постепенно. На богатство и бедность смотрят на экзистенциальный манер. Зарабатываешь на жизнь подметанием улиц — значит, тебе не повезло. Эпоха пророков кончилась. Кто-то же должен улицы подметать. Неудачники, становитесь в очередь.

Он входит во двор, мощенный скользким булыжником и слегка покатый: в былые времена хозяева окрестных домов держали здесь лошадей, а теперь те, кто может себе это позволить, ставят автомобили. На кольце для ключей у Генри есть инфракрасная кнопка: он нажимает — и слышится лязганье стальных ворот. Они открываются дергаными толчками, и в темном проеме гаража все яснее вырисовывается длинный нос и сверкающие глаза его нетерпеливого коня. Серебристый «Мерседес S500» с кремовой кожаной обивкой — Генри его больше не стесняется. Пожалуй, даже не любит — просто принимает как должное, как одну из тех щедрот, которыми одарила его судьба. «Не купи его я, — не слишком убедительно говорит он сам себе, — его купил бы кто-нибудь другой». Уже неделю он не садился за руль; однако ему кажется, что в сухом и чистом воздухе гаража автомобиль хранит какое-то свое, животное тепло. Пероун открывает дверь и садится. Ему нравится сидеть за рулем этого красавца в своем заношенном спортивном костюме. На переднем сиденье валяется старый номер «Нейрохирургического журнала» с его собственным отчетом о поездке на конференцию в Рим. Поверх журнала Генри кладет ракетку. Тео терпеть не может эту машину. «Докторская тачка!» — говорит он с презрением. А Дейзи, напротив, сказала, что, кажется, на чем-то подобном ездил Гарольд Пинтер. Значит, ей понравилось. Розалинд… Собственно, она и уговорила Генри купить этот автомобиль. Она считает, что он живет слишком уж по-спартански: не покупает себе ни дорогой одежды, ни вина, ни картин. Словно аспирант в общежитии. Пора бы ему наконец начать наслаждаться жизнью.

Несколько месяцев он водил машину как-то виновато — неохотно шел на обгон, медлил на поворотах, пунктуально уступал дорогу более скромным автомобилям. Излечила его поездка с Джеем Строссом на рыбалку в Шотландию. Соблазненный пустынной дорогой и Джеевыми шумными хвалами «лютеранскому гению», Генри наконец признал себя владельцем — властелином — этой колесницы. В глубине души он всегда считал себя хорошим водителем — твердым, точным, решительным, но не безрассудным: как в операционной. Они с Джеем ловили форель в протоках и озерцах вокруг Торридона. И вот однажды, в пасмурный день, оглянувшись через плечо, Генри взглянул на свой «мерседес» с расстояния в сотню ярдов: он стоял у холма, освещенный неярким светом, на фоне берез, цветущего вереска и предгрозового неба — ожившая мечта рекламного героя — и в первый раз ощутил тихую, дурманящую радость от обладания этим чудом. Разумеется, любить неодушевленный предмет и вполне возможно, и дозволительно. Однако это был пик их романа: восторг скоро улегся, сменившись прозаическим и обыденным удовольствием. Сидя за рулем, Генри испытывает смутное удовлетворение, а все остальное время о машине почти не вспоминает. Как и обещали производители, автомобиль стал частью его самого.