Суббота

У двери он подбирает почту и газеты. Идет с ними на кухню, по пути просматривая заголовки. Блике сообщает ООН, что иракцы готовы к сотрудничеству. Ожидается, что в сегодняшней речи в Глазго премьер-министр, со своей стороны, подчеркнет гуманитарные причины войны. С точки зрения Пероуна, это единственная стоящая причина. Однако запоздалый отклик премьера выглядит довольно-таки цинично. Генри разыскивает в новостях ночную историю, приключившуюся в половине пятого. Но об этом ничего нет.

Похоже, за все утро в кухню никто не спускался. На столе стоят его чашка из-под кофе и бутылка из-под минералки Тео; рядом лежит пульт. Есть что-то странное, не то успокоительное, не то зловещее, в вассальной недвижности предметов. Пероун берет пульт, включает телевизор, убирает звук — до новостей еще несколько минут — и наполняет чайник. Всего лишь чайник — а какое чудо человеческой изобретательности: максимально эффективная форма, безопасная пластмасса, широкое горлышко — чтобы удобнее было наливать, электронагреватель, скрытый в пластиковой подставке. На старинные технологии он никогда не жаловался: и жестяная тугая крышка, и женственное черное углубление розетки, только и ждущее, когда кто-нибудь притронется к нему голыми руками, казались ему в порядке вещей. Но кто-то задумался о том, как изменить все к лучшему, обмозговал как следует, испробовал свои решения на практике — и теперь обратного пути нет. Миру на заметку: не все у нас меняется к худшему.

Он мелет кофе, когда начинаются новости. Новый диктор — симпатичная темнокожая женщина; брови ее выгнуты дугой, словно в изумлении перед тем, что настало еще одно утро. По-видимому, Лондон ожидает сегодня крупнейшая за всю его историю демонстрация протеста: показывают автобусы, доставившие в столицу множество людей из других городов. Репортер рассказывает о собравшихся на набережной. Толпа бурлит подозрительным весельем. Люди машут друг другу, обнимаются — похоже, они просто рады, что собрались вместе. Если они думают (и, возможно, справедливо), что массовые пытки и казни, этнические чистки и геноцид все же лучше войны, право, им стоило бы держаться посерьезнее. Самолет — самолет Генри — идет в списке новостей вторым. Та же картинка — и новые детали: причиной пожара, по-видимому, стало короткое замыкание. В кругу полицейских стоят двое русских: первый пилот, худощавый тип с лоснящимися волосами, и его толстяк помощник, почему-то очень оживленный. Оба кажутся загорелыми — может быть, они откуда-то из южных республик? Умирающая на глазах новость — ни злодеев, ни смертей, ни непредсказуемого развития событий — искусственно оживляется спором: какой-то эксперт заявляет, что посадка горящего самолета в непосредственной близости от густонаселенных кварталов была безответственным решением. Представитель аэропорта отвечает, что никакой опасности для лондонцев не было, ждут комментария властей.

Он выключает телевизор, пододвигает табурет и устраивается у стола с чашкой кофе и телефоном. Прежде чем начнется его суббота, надо позвонить в больницу. Он пробивается в отделение интенсивной терапии и просит позвать дежурного. Ожидая, пока тот подойдет, Генри прислушивается к больничному шуму; в смутном гуле голосов он различает знакомые: вот что-то говорит привратник, вот книгу, а может быть, папку шмякнули о стол.

Затем в трубке раздается невыразительный голос занятой женщины:

— Дежурная медсестра слушает.

— Дейрдре? Я думал, сегодня дежурит Чарльз.

— Он слег с гриппом, мистер Пероун.

— Как Андреа?

— Пятнадцать по шкале Глазго,^[6] кислородное насыщение хорошее, спутанности нет.

— А дренаж?

— Держится в районе пяти сантиметров. Мне кажется, стоит перевести ее обратно в палату.

— Хорошо, — говорит Пероун. — Передайте мои поздравления анестезиологу. Да, как она, не доставляет вам хлопот?

— Она, мистер Пероун, еще слишком слаба, чтобы доставлять хлопоты. И мы все этому только рады.

С серебряной тарелочки возле стопки кулинарных книг он берет ключи от машины, телефон и пульт от дверей гаража. Бумажник лежит в пальто, висящем в комнатке за кухней, рядом с винным погребом. Ракетка — наверху, на втором этаже, в нижнем отделении стенного шкафа. Он накидывает старую походную куртку и уже собирается включить сигнализацию, но вспоминает, что наверху спит Тео. Пероун выходит наружу и поворачивается, чтобы запереть дверь; издалека доносятся вопли чаек, залетевших в город в поисках поживы. Солнце низко над горизонтом, и лишь половина площади — его половина — ярко освещена. Он идет прочь от площади по блестящей влажной мостовой, удивляясь необычной свежести этого утра. Воздух чист, как родниковая вода. Кажется, словно он шагает по гладкой естественной поверхности, где-нибудь на морском берегу — например, по базальтовым плитам, смутно памятным с детства. Должно быть, крик чаек пробудил это воспоминание. Во рту всплывает вкус соленого морского воздуха, и, дойдя до Уоррен-стрит, Пероун напоминает себе: не забыть зайти в рыбную лавку. Взбодренный кофе, энергичной ходьбой и перспективой игры, уже представляя себе приятную тяжесть ракетки, ладно сидящей в руке, он ускоряет шаг.

---

6 Шкала для измерения тяжести коматозного состояния.