Бита за Рим (Венец из трав)

— А как насчет малолетнего Ариарата Эзеба Филопатора? Он отбыл вместе с царем Митридатом или остался здесь?

— Он здесь, Гай Марий. Отец провозгласил его царем Каппадокийским, поэтому он волей-неволей остался.

— Отец? — резко переспросил Марий.

— Царь Митридат, — с невинным видом ответил дряхлый старик.

Вот оно что! Значит, мальчишка — никакой не сын Ариарата VI, а сын самого Митридата! Умно. Впрочем, не слишком.

Провожал Мария Гордий, не жалевший улыбочек и поклонов; малолетнего царя нигде не было видно.

— Значит, тебе выпала участь регента, — молвил Марий, прежде чем взгромоздиться на нового коня, сильно превосходившего ростом того, что доставил его сюда из Тарса; скакуны гораздо лучше прежних были теперь и у его слуг.

— Да, до тех пор, пока царь Ариарат Эзеб Филопатор не повзрослеет и не сможет править самостоятельно.

— Филопатор… — задумчиво протянул Марий. — Что означает «отцелюбивый». Как ты думаешь, будет он скучать по отцу?

Гордий широко раскрыл глаза:

— Скучать по отцу? Но ведь его несчастный отец умер, когда он был еще младенцем!

— Нет, Ариарат Шестой умер слишком давно, чтобы успеть дать жизнь этому мальчику, — возразил Марий. — Я не так глуп, принц Гордий. Потрудись сообщить об этом своему хозяину, царю Митридату. Шепни ему, что мне известно, кому приходится сыном новый каппадокийский царь. И что я не спущу глаз с них обоих. — Он поставил ногу в стремя. — Насколько я понимаю, ты действительно приходишься дедом этому мальчику. Единственная причина, по которой я решил оставить пока все как есть, заключается в том, что у мальчика хотя бы мать — каппадокийка, то есть твоя дочь.

— Моя дочь — царица Понта, и ее старший сын унаследует трон Митридата. Мне лестно, что этот мальчик будет править у меня на родине. Он — последний в роду, вернее, последней в роду является его мать.

— Ты — не принц крови, Гордий, — презрительно бросил Марий. — Пусть ты каппадокиец, но титул принца ты себе присвоил. Следовательно, твоя дочь — никакая не последняя представительница рода. Лучше передай мое послание царю Митридату.

— Передам, Гай Марий, — ответствовал Гордий, не выказывая ни малейших признаков обиды.

Марий уже развернул коня, но в последний момент натянул уздечку и обернулся.

— Да, вот еще что! Прибери на поле боя, Гордий! Если вы, сыны Востока, желаете, чтобы к вам относились с уважением, как к цивилизованным людям, то и ведите себя соответствующим образом! После битвы нельзя оставлять гнить несколько тысяч трупов, пускай даже вражеских, не заслуживших ничего, кроме презрения. Это признак вопиющего варварства. Насколько я понимаю, именно варваром твой хозяин Митридат и является. Всего хорошего!

Закончив свое напутствие, Гай Марий ускакал прочь, увлекая за собой спутников.

Не в натуре Гордия было восхищаться отвагой Мария, однако не мог он восхищаться и Митридатом. Поэтому он не испытывал радостного трепета, когда приказывал привести ему коня, чтобы догнать царя, прежде чем тот покинет Мазаку. Он передаст царю все, что сказал Гай Марий, до последнего словечка! Посмотрим, как проглотит эту пилюлю Митридат! Дочь Гордия и впрямь была провозглашена царицей Понта, так что ее сын Фарнак считался теперь наследником понтийского престола. Да, для Гордия настали золотые времена, тем более что он — догадка Мария была справедлива — не был принцем из древнего царского рода Каппадокии. Когда малолетний царь, сын Митридата, возмужает и получит право царствовать самостоятельно (естественно, при поддержке папаши), Гордий потребует себе храм-царство Ма в Комане, что в каппадокийской долине в междуречье Сара и Пирама. Там, воплощая собой одновременно жреца и царя, он обретет безопасность, покой, благоденствие и безграничную власть.

Митридата он нагнал на следующий день — тот стоял лагерем на берегу реки Галис неподалеку от Мазаки. Царь услыхал от тестя то, что сказал Гай Марий, однако не слово в слово. Гордий ограничился рассказом о том, как ему было велено убрать трупы с поля битвы, сообщать же остальное счел слишком рискованным для себя. Царь страшно разгневался: он ничего не говорил, а только таращил свои и так слегка выпученные глаза, сжимая и разжимая кулаки.

— Ты расчистил поле? — спросил он.

Гордий судорожно сглотнул, не зная, какой ответ предпочитает услыхать царь, и ответил неверно: