Падение титана, или Октябрьский конь

«Я замечаю в нем перемены. Он выглядит очень усталым. Но это не физическая усталость. Скорее, он словно бы понимает, что за все усилия его даже не поблагодарят. Что крохотные существа, ползающие у его ног, всегда будут возмущаться его величием и его способностью делать то, чего они даже не надеются сделать. „Как и всеми нашими путешествиями, даже последним“. Почему он так сказал?»

За древними, покрытыми лишайником столбами Мугониевых ворот склон делался еще круче. Октавий остановился передохнуть, прислонившись спиной к одному из столбов. Второй столб, бочкообразный, с утолщенным навершием, напоминал лемура, беглеца из подземного мира. Октавий выпрямился, с трудом прошел еще немного и остановился у узкой улочки, ведущей к Бычьим Головам — самому неприятному кварталу на Палатине.

«Я там родился, когда отец моего отца, печально известный всем неудачник, был еще жив, а мой отец еще не стал его наследником. Потом, не успели мы переехать, умер и он, и матушка выбрала ему в замену Филиппа. Несерьезный человек, у которого на уме одни плотские удовольствия.

А вот Цезарь презирает удовольствия плоти. Не как философию, подобно Катону, просто он не придает им большого значения. Для него мир наполнен вещами, которые надо упорядочить, и только он видит, как это надо сделать. Потому он постоянно задает всем вопросы, во всем разбирается, все анализирует, препарирует, потом соединяет разъятые части в единое целое, но уже лучшее, уже более практичное, если так можно сказать.

Как получилось, что он, самый знатный аристократ, избежал присущих своему классу пороков? Откуда в нем способность заглядывать далеко-далеко? Ответ прост. Цезарь не принадлежит ни к какому сословию. Он вне сословий. Он единственный из тех, кого я знаю или о ком читал, видит как всю гигантскую картину мира, так и любую мельчайшую ее деталь. Я очень хотел бы стать еще одним Цезарем, но у меня нет его ума. Я не универсален. Я не могу писать пьесы, поэмы, произносить блестящие импровизации, проектировать мосты или осадные платформы. Не умею легко формулировать важнейшие из законов, играть на музыкальных инструментах, вести сражения, писать сжатые комментарии, драться со щитом и мечом в первых рядах, путешествовать быстрее ветра и диктовать четырем клеркам сразу. Не могу гениально выполнять и другие — очень многие — вещи, которые ему доступны благодаря уникальности его ума.

Мое здоровье оставляет желать лучшего и может еще ухудшиться — я это вижу, вглядываясь ежедневно в свое лицо. Но я умею планировать, у меня есть интуиция, я быстро думаю и учусь извлекать максимум из тех немногих талантов, которыми обладаю. Если мы с Цезарем и имеем что-то общее, то это абсолютный отказ уступить или сдаться. И может быть, в конечном счете это и есть ключ ко всему.

Как-то, каким-то образом, но я стану таким же великим, как Цезарь».

Он начал подъем на Палатин. Хрупкая фигура постепенно погружалась в темноту, пока не сделалась ее частью. Кошки на Палатине охотились за мышами или выискивали партнеров, перебегая из тени в тень. Старая собака с наполовину оборванным ухом подняла ногу на столб Мугониевых ворот, совершенно не обращая внимания ни на них, ни на удаляющиеся шаги.

Гай Фаберий, служивший Цезарю двадцать лет, был уволен с позором. Цезарь созвал Трибутное собрание и ликвидировал прилюдно таблицы с именами людей, купивших гражданство.

— Эти имена взяты на заметку, и тем, кто их носит, гражданства уже никогда не видать! — сказал он собравшимся. — Гай Фаберий отдал все деньги, полученные незаконным путем, они будут переданы в храм Ромула, бога и покровителя всех истинных римлян. Более того, доля Гая Фаберия в моих военных трофеях будет возвращена в их общую массу для нового распределения.

Цезарь прошел по своей новой ростре, сошел по ступенькам вниз и провел наверх Марка Теренция Варрона.

— Марк Антоний, подойди сюда! — позвал он.

Зная, что сейчас произойдет, хмурый Антоний поднялся на ростру и встал лицом к Варрону. Цезарь сообщил собранию, что Варрон был хорошим другом Помпея Великого, но никогда не участвовал в действиях республиканцев. Сабинский аристократ, большой ученый, он получил обратно документы на свою собственность плюс штраф в один миллион сестерциев, который Цезарь наложил на Антония за причиненные Варрону неприятности. Затем Антонию было велено публично перед ним извиниться.