Золотая тетрадь

Редакция журнала «Femme et Foyer» («Женщина и домашний очаг») находилась на другом берегу реки, в самом сердце старинного здания, попасть в которое можно было только пройдя сквозь благородных очертаний огромную арку, под которой когда-то проезжали роскошные экипажи и где еще раньше толпились штурмовавшие здание солдаты, находившиеся в чьей-то частной собственности.

Редакция занимала дюжину умеренно современных и дорого обставленных помещений в ветшающей цитадели масонства, где и сейчас еще витали запахи феодализма, церкви. Эллу, а ее уже ждали, любезно препроводили в кабинет месье Брюна, где ее и принял сам месье Брюн — крупный холеный юноша, похожий на молодого быка; приветствуя ее, он продемонстрировал в избытке свои прекрасные манеры, под которыми ему все же не удалось скрыть полное отсутствие интереса и к самой Элле, и к предлагавшейся ему сделке. Он пригласил ее выпить вместе дообеденный аперитив. Роббер Брюн уведомил полдюжины хорошеньких секретарш, что, поскольку он собирается отобедать со своей невестой, он никак не вернется раньше трех, в ответ на что получил дюжину понимающих поздравительных улыбок. Элла и Роббер Брюн пересекли освященный веками внутренний двор, вышли на улицу сквозь старинные ворота и направились в кафе; все это время Элла вежливо расспрашивала молодого человека о предстоящей свадьбе. На беглом и корректном английском он ей поведал, что его невеста — необыкновенно хорошенькая, умная и одаренная девушка. Свадьба состоится в следующем месяце, а сейчас они заняты обустройством своей будущей квартиры. Элиз (а он произносил ее имя с уже отработанной интонацией собственника, серьезно и строго) в эту самую минуту ведет переговоры о покупке некоего ковра, который они оба жаждут заиметь. Ей, Элле, будет дарована особая привилегия — лично познакомиться с его невестой. Элла поспешила заверить собеседника, что она в восторге от такой перспективы, и поздравила его еще раз. Тем временем они уже дошли до того защищенного навесами от солнца, уставленного столиками кусочка мостовой, который должны были осчастливить своим присутствием; они сели и заказали перно. Настал момент переговоров. Элла находилась в невыгодном положении. Она знала, что если бы она вернулась к Патриции с правами на этот роман-сериал — «Как я нашла свою великую любовь», неисправимо провинциальная матрона Патриция была бы просто счастлива. Для нее слово «французский» было неопровержимым указанием на марку высшей пробы: сдержанно, но подлинно амурный роман, в высоком стиле и изысканный. Для нее фраза «по соглашению с парижским „Femme et Foyer“» источает точно такой же утонченный и пикантный аромат, как и хорошие французские духи. И все же Элла точно знала, что стоит только Патриции действительно прочесть роман (в переводе, ведь французским она не владеет), она признает, хоть и неохотно, что роман из рук вон плох. Элла, если б захотела, могла бы вообразить, что защищает Патрицию от ее же слабостей. Но на деле Элла не собиралась покупать роман, такого намерения у нее вовсе не было, не было с самого начала; и это означало, что она впустую тратит время этого невероятно холеного, откормленного и безупречно корректного молодого человека. Ей следовало бы устыдиться, а она стыда не чувствовала. Если бы Роббер ей нравился, она бы мучилась раскаянием: а так она в нем видела лишь представителя из мира фауны, типичный средний класс, прекрасно выдрессированный экземпляр, и она была вполне готова пойти на то, чтобы его использовать: Элла была не в состоянии, ибо настолько она была ослаблена как независимое существо, насладиться пребыванием за столиком, в публичном месте без мужской защиты, и сидящий перед ней мужчина мог вполне сгодиться для роли спутника, он был не хуже и не лучше, чем любой другой. Проформы ради, Элла пустилась в объяснения, как надо будет адаптировать роман для Англии. Там шла речь о бедной юной сироте, которая скорбела о своей прекрасной матери, до времени сведенной в гроб жестокосердным мужем. Эта сирота росла в монастыре под присмотром добросердечных сестер-монахинь. Невзирая на все присущее ей благочестие, в пятнадцать лет она утратила невинность, пав жертвой бессердечного садовника, и, не в силах больше смотреть в глаза добродетельным сестрам из обители, она сбежала в Париж, где цеплялась (ведя себя порочно, но сохраняя немыслимую чистоту души) за разных мужчин. Они сменяли друг друга, и все они без исключения предательски бросали бедняжку. Наконец, когда героине исполнилось двадцать (к тому времени она уже успела пристроить рожденного вне брака малютку под крыло еще одной команды добрых сестер-монахинь), ей повстречался помощник булочника, чьей любви она не смела отдаться, считая себя крайне недостойной его высоких чувств. Она сбежала от этой любви, большой и настоящей, и прошла еще через несколько пар нелюбящих, жестоких рук, рыдая почти что непрерывно. И вот наконец помощник булочника (но только после того, как было употреблено необходимое и достаточное число слов) ее нашел, простил, пообещал ей вечную любовь, и страсть, и верную защиту. «Моп amour»^[17] — такими словами заканчивался этот эпос, — «mon amour, ведь я не знала, что, убегая от тебя, я убегаю от настоящей большой любви».

---

17 Любовь моя (фр.).