Альфонс ошибается однажды

Данил снова усмехнулся, встал, налил себе еще кофе и заговорил:

– Ты правильно сказала, девочка, я старый пень и о любви знаю немножко больше тебя. Я взял Дашу совсем девчонкой, ей только-только восемнадцать стукнуло. Боже мой! Ну как же она была хороша! Я буквально порхал над ней! Любовался каждым ее движением, следил за каждым взмахом ее ресниц, ловил каждое слово! Ах, как она расчесывает волосы! Господи, как она снимает свой халатик! Боже, как же она красит ресницы! А как божественно она умывается! Но Ляна! Один год – «Ах, господи!», второй год «Ах ты боже мой!», третий, пятый! Седьмой! Ну невозможно ежедневно, годами дрожать от того, как твоя жена снимает рейтузы, поверь мне! Я не могу в волнении ждать встречи с ней – знаю, сейчас приду домой, а она там! И никуда не делась. И, что самое скверное, опять ждет ахов и вздохов! А их нет! Ну да, появились другие чувства – я ценил ее как прекрасную хозяйку, как умную женщину, как любимую жену, но она-то ждала восхищения! А я не мог восхищаться ежедневно. Когда мы куда-нибудь собирались – она снова была божественна, она снова становилась королевой, но… в будни… уж ты меня прости. А ей – вынь да положь! Начинались сцены, истерики. Ну и что? Да на тебе восхищение! Мне несложно! Снова «ах, ох, боже мой!». Но только искренности в этих словах – ноль! А ей, оказывается, искренность-то моя и на фиг не нужна. Ну и пускай. Но только свое сердце не обманешь. Ему хочется любить, хочется восхищаться, хочется ждать и побеждать… и появилась ты.

– А потом моя мама, потом Яна… – продолжила Ляна.

– Ой, да что такого-то? – искренне не понимал Данил. – Я вообще не понимаю, чего вы все взвились-то? Ведь всем было хорошо! Ну надо же трезво смотреть на жизнь! Ну да, я оказывал твоей маме знаки внимания. И да – я получал от нее некоторые подарки. Так ведь от меня она получила гораздо больше! Она вспомнила, что она женщина! Что она может быть желанной, любимой! Ты вспомни, как она ходила. Самый вечерний наряд – докторский халат! А со мной? Она ведь настоящей модницей стала. И даже после нашего разрыва не собирается обратно в синий чулок превращаться!

– Ну и я, конечно, должна быть тебе благодарна, так ведь? – поддела его Лянка. – Только не пойму – за какие такие заслуги.

– Нет, ну тебя-то я любил, – пожал плечами Данил. – Но и ты отвернулась от меня. Разве я тебе мало прекрасных минут подарил? И потом – я же был с вами откровенен! Я же не скрывал, что женат, какие же ко мне претензии?

– Ну да, про жену ты говорил. Ты только забыл мне сказать про мою мать и про Яну.

– Да что ты к этой Яне прицепилась? – поморщился Изветов. – С Яной был чистый бартер. Девчонка до стольких лет дожила, а ничего хорошего, кроме клизмы, не видела. А тут такой мужчина! Ну должна ж она была получить хоть немного обычного бабьего счастья! А я бы устроился к ней на работу, на престижную должность, получал бы хорошую зарплату… ну я ведь не мальчик уже, а с работой мне не везет, хоть тресни. А тут…

– А что тут? Теперь ты совершенно свободно можешь последовать за ней в Зашугаево, то есть в Кедрогорск! Даша тебя отпустит, ты ей уже неинтересен, она, понимаешь ли, тоже вдруг поняла, что она женщина, и тоже почувствовала себя любимой и желанной. Так что – путь открыт! Дерзай! Должность получишь, как и хотел, а Яна получит прекрасного мужчину!

– Ты думаешь, что говоришь-то? Да на фига ж мне в этой дыре какая-то должность? Ну и потом – подумай сама, ну какой из меня дантист? Я ж к медицине никакого отношения!

– Ага! То есть в нашем крупном городе ты бы как-нибудь прокатил, научился бы клыки дергать, а там…

– Лян, и еще… – вдруг разоткровенничался Данил. – Вот ты сейчас правильно сказала – Дашке я неинтересен. И знаешь – меня к ней снова потянуло! Вот прямо… сам не пойму! Она на меня не смотрит, а меня тянет! Чувствую, что ускользает, я только больше руки сжимаю – не хочу отпускать. Синдром охотника.

– Очень трогательно, – перекривилась Ляна. – Я только не совсем уяснила – на кой черт ты ко мне-то с этим своим синдромом приперся?

– Ну к тебе же у меня негаснущий костер! – хохотнул Изветов. – Нет, Лян, ну чего ты злишься-то, не пойму! Во всей этой катавасии кто больше всех пострадал? Только я сам – на одном только ресторане как погорел…

Лянка качнула головой:

– Вот ты все вроде бы говоришь верно. Слова такие правильные подобрал, а сам… да как же ты не понимаешь! Ты же… ты же всех нас целовал, всех обожал просто, даже слова, наверное, всем одни и те же говорил, как Диоген… Неужели ты не понимаешь – нам же не слова красивые нужны были, не ощущение, что мы желанны, что мы еще женщины, нам же ты нужен был! Сам! Твоя душа! А ты… у тебя и души-то никогда не было.