На задворках Великой империи. Книга первая: Плевелы

Мышецкий прикусил язык. Плетью обуха не перешибешь. И то правда: он – дурак, а она – умница. Он закрыл глаза и потер вновь заломивший висок.

– Мне одной не купить, – повторила Монахтина. – Давайте купим этот лесок сообща. Вы и я. Будем добрыми соседями!

– Помилуйте, – удивился Сергей Яковлевич. – Но у меня-то совсем нет денег.

– Я знаю об этом, – ответила женщина. – И внесу свои. Пора уже вам, князь, становиться уренским помещиком…

Мышецкий долго ничего не отвечал:

– И сколько же вы согласны внести за этот лесок, если Трепову он запродан за пятьдесят?

– Ну, допустим, тридцать…

– Мало!

– …две. Тридцать две, – договорила она. – Только, чтобы не обидеть Симона Геракловича! Шестнадцать я, а шестнадцать вы, милый князь…

Сергей Яковлевич неожиданно подумал, что, став хозяином этого леса, он спасет его от порубки, северные уезды не заполнят пески, и это сразу выпрямило его мысли.

«Но денег нет. Опять надо теребить бедного Петю».

– Вы не шутите? – спросил он. – Но мне, как исполняющему должность, это не совсем удобно.

– Я и сама хотела предупредить вас об этом, – напомнила Монахтина. – Мы это сделаем через подставных лиц.

– Удобно ли? – засомневался Мышецкий.

– Удобнее просто не придумать. Смотрите, как удачно я эксплуатировала салганы через подставных лиц.

Сергей Яковлевич вдруг вспомнил: летит мужик мимо окна, в полной тишине, летит навстречу смерти. «Интересно, часто ли бывал вот в этих комнатах мой предшественник?»

– Кого же вы предлагаете выдвинуть в подставное лицо?

– Пусть это вас не тревожит, князь. Вы должны беречь себя исключительно для высших принципов…

Сергей Яковлевич вернулся к Влахопулову.

– Тридцать две, – сказал он.

Симон Гераклович велел пригнать из «холодной» лесных перекупщиков.

– Последнее ваше слово! – зарычал он. – Пятьдесят, и ни копейки меньше… Ну, болваны, дерзайте!

– Двадцать, – загалдели спекулянты, – восемнадцать… двадцать семь. Шалишь!

– Тридцать, – отдельно от других закрепил Кацкин.

Влахопулов выставил их за двери, задумался:

«Ладно. Пусть берет Конкордия Ивановна… Надо срочно доставать где-то еще восемнадцать. От этого быть мне или не быть!»

Мышецкого навестил Сущев-Ракуса, держа в руках какой-то ключик. Повертел он этот ключик на пальце, сказал, не без яда:

– Старик-то наш, его превосходительство, кажется, в лужу сел? Не знает, как выбраться.

– Да, – согласился Мышецкий, – сейчас ему не позавидуешь. Положение истинно хуже губернаторского!

Аристид Карпович присел на краешек стула, боком-боком повел под сурдинку:

– Сергей Яковлевич, а какова же действительная стоимость треповского леса?

– Думаю, полковник, что гораздо выше. Трепову из Петербурга не видать, и он истинной цены, конечно, не знает.

Полковник обнаружил на паркете чернильное пятно и трижды стукнул в него концом своей шашки, размышляя.

– Сергей Яковлевич, буду откровенен…

– Только рад, Аристид Карпович!

– Влахопулову здесь больше нечего делать…

– Объясните!

– Пора ему сенатствовать. А останься мы с вами в губернии одни – все переиначим на свой лад! А потому…

– Да, полковник, я слушаю, – напомнил Мышецкий.

– А потому надо помочь старику.

– Каким образом?

– Соберем ему эти деньги.

– Что вы задумали, Аристид Карпович?

– Освободить для вас место губернатора.

– Постойте! Я без вашей помощи успешно продвигаюсь по служебной лестнице.

Сущев-Ракуса уже натягивал фуражку.

– Вы только продвигались, – сказал он. – А теперь вы по ней поскачете!..

В дальнейших событиях Мышецкий не участвовал. Дрем-люга – по указке полковника – собрал у себя губернских раввинов и повелел им представить восемнадцать тысяч.

– Где вы их возьмете – меня не касается, – объявил капитан. – Если же денег на бочку не свалите, то вам предстоит на своей шкуре испытать, на что способен господин Атрыганьев и его веселая компания…

То есть Дремлюга попросту поставил евреев перед угрозой погрома. Еврейская община имела некоторый опыт в таких случаях. Как всегда, был объявлен постный «херем», евреи перешли на хлеб и воду. Стали вносить в общую кассу деньги, которые обычно тратились на еду.

Через два дня было собрано тринадцать тысяч.

– «Херем» еще на пять, – велел Дремлюга раввинам.

– Хороший жандарм, – взмолились евреи, – нельзя так… У нас дети не пьют молока, мужчины перестали курить, женщины забыли вкус курочки…