На задворках Великой империи. Книга вторая: Белая ворона

– Какое сегодня число?

– Второе, князь, – ответил Огурцов. – Второе января…

В этот день, огрызаясь огнем винтовки, кончила свое существование Красноярская республика, и Мышецкий получил телеграмму о том, что по всей империи объявляется розыск прапорщика Кузьмина, бывшего президента Красноярской республики. Сергей Яковлевич прочел и перекинул телеграмму через стол – Огурцову.

– Приобщите, – сказал…

А вскоре карательные отряды разгромили Кутаисскую республику, и – снова телеграмма: президент этой республики, кутаисский губернатор Старосельский, арестован и предается суду империи за ослабление власти и сговор с социал-демократами Совета.

– И эту, – сказал князь, – приобщите тоже…

«Будет тот губернатором, – вспомнилось ему вдруг, – кому кончину мученическую приять суждено… Сажай и властвуй! Патронов не жалеть… Пли! – и благо ти будет, но долголетен ли будеши на земле сей грешной – кто скажет?..»

– Боже, – ужаснулся Мышецкий, – какие ужасные афоризмы оставляем мы потомству в назидание от прошедшего года…

Какой-то стук-перестук все время мучил слух Сергея Яковлевича. Он выглянул в окно – напротив присутствия разместилась мастерская, и было видно, как столяры сколачивают большие ящики.

– Огурцов! Идите-ка сюда скорее, – позвал Мышецкий. – Куда это столько гробов?

– Да это же не гробы, князь. Это – избирательные ящики. В думу-то избирать будут вскорости.

– А-а-а, – и отошел от окна. – Покрасить ящики надобно…

Так текли дни в ожидании гибели. Город и губерния жили сами по себе, он отгородился от них, как от проказы, затих в карантине губернского присутствия. Ему приносили – по привычке – бумаги. Он заказал у ювелира фиксимиле и, подышав на печатку, нашлепывал – привычно – свои подписи. Даже не читая…

Алябьев пришел и доложил, что в степи лагерем расположился карательный отряд – с пушками, с пулеметами.

– Почему не едут? – спросил Мышецкий.

– Заносы, кажется. Связь прервана. Застряли…

– Пусть бы уж скорее все кончилось!

Пришли какие-то робкие, тишайшие мужики, и Мышецкий долго не мог понять: кто они такие, откуда, чего им надобно? Долго и нудно губернатор рассказывал им о своих видах на думу.

– Ждите, – посулил, – и воздается вам, как и всем…

Мужики попросили от казны хлеба: «Умираем».

– А магазины пусты, – ответил князь. – Я не бог, не царь и не земский начальник. Я только губернатор… Извернитесь как-нибудь до весны. Дума решит вопрос о бескормице…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Полковник Алябьев, после свидания с губернатором, явился в расположение казарм гарнизона. Под шинелью его, невидимый, скрывался тонкий стальной панцирь. Четкими движениями пальцев он зарядил здоровенный «бульдог» патронами.

– Когда выдали водку? – спросил офицеров.

– Перед обедом.

– Отлично. Строить всех на плацу. Поротно…

Вдоль казарменных стен, из которых торчали желтые перья саманной соломы, застыли безликие ряды в шинелях. Блистали тусклою медью трубы оркестра, столь часто игравшего «Марсельезу» – совсем недавно. Шепотком, опасливо поглядывая на солдат, переговаривались офицеры, заранее расстегнув кобуры.

– Музыка, – крикнул Алябьев, – давай похоронную… Жги!

Завыли траурные трубы. Мело под ногами солдат поземкой.

Выслушали похоронную, и окаменели лица.

– Просьбы есть? – спросил Алябьев. – Все ли довольны?

Из рядов – голоса:

– Когда запасных? Амнистию… Долой полевые суды!

– А какие вам суды надобно? – спросил Алябьев.

– Товарищеские! Народные!

– Это дело, – согласился Алябьев. – Ну, вот ты… – подозвал он к себе солдата. – Ты больше всех хайло разеваешь. И ты, братец, тоже ступай сюда… Значит, вам обоим амнистию? Мыла да простыней вам мало, еще и амнистии захотелось? Товарищ товарища по-товарищески как товарища судить будет?.. Так?

– Так, – сказали солдаты. – Потому как ныне…

Два выстрела подряд – Алябьев уложил подстрекателей, тяжелыми шагами пошел прямо на солдатские ряды, за ним – офицеры.

– Бей шкуру! – вырвался вопль.

А чем бить! Ни одной винтовки… голые руки.

«Трах!» – грянул «бульдог» в руке полковника. «Трах!» – еще, и два человека повисли, как плети, на плечах солдат, не падая.

– Кррру… хом! – скомандовал полковник.

Развернулись, вперив глаза в желтый саман, подставив затылки. И тогда выпали из рядов те двое, остались лежать между ног.