Просто о любви

Вера лежала на диване, до подбородка укрытая пледом, не вышла их встретить, как обычно, и улыбалась тихой страдальческой христианской улыбкой.

— Перелома нет, трещин тоже. Повезло, — по-деловому объяснял Больших. — Сильный ушиб. Руку на перевязь, беречь, ничего не делать недели две-три. Завтра в поликлинику, встать на учет и начать ходить на физиопроцедуры.

Он присел на край дивана, возле Веры, и, не выходя из ипостаси врача, требовательно спросил:

— Что у тебя болит?

— Да так. Ничего серьезного. Поясница.

— Перевернись, я посмотрю!

— Не надо! — неожиданно твердо отвергла она его помощь.

— Вера! — попытался урезонить ее Больших.

— Степан, на самом деле не надо! Она у меня часто болит, я но-шпу выпила, пройдет!

— Ты к врачу обращалась?

— Да что ты! Зачем? Просто просквозило. У нас на работе страшные сквозняки.

Он пощупал ее лоб. Температура была. И не маленькая.

Ему хотелось послать все к черту! И этих двух баб с их идиотским упорным нежеланием обращаться к докторам, но врач преобладал в нем всегда, в любой ситуации.

Первым и главным был врач, а потом Степан Больших.

Он молча вышел из квартиры, взял из джипа медицинский чемодан и, игнорируя Верины отнекивания, просьбы, перерастающие в требования не трогать ее и не беспокоиться, померил давление, температуру, сосчитал пульс. Прикрикнул на нее разок, перевернул на живот, задрал футболку, приспустил домашние штанцы и внимательно, вдумчиво прощупал чуткими пальцами спину, перевернул назад и прикрыл пледом.

— Вера, ты когда мочишься, тебе больно? Есть неприятные ощущения внизу живота? Как часто у тебя позывы в туалет?

— Я не буду тебе отвечать на такие вопросы! — зло отрезала она.

— Ольга Львовна! — рявкнул Больших.

— Да-а, — перепуганно отозвалась она, входя в комнату.

— Вы слышали, что я спрашивал?!

— Да-да.

— Отвечайте!

Ольга Львовна неуверенно посмотрела на Веру, но ослушаться Степана, невзирая на протестующее качание головой Веры, не осмелилась.

Кишка тонка у Веры со всей ее упертой глупостью тягаться с Больших!

— Ну да, Верочка жаловалась, что часто хочет в туалет, а сходить не может и что больно…

— Мама! — перебила ее Вера.

— Давно это у нее? — проигнорировал ее протесты Степан.

— Месяца два, может, три, но не так, чтобы сильно. Но она но-шпы выпьет, в ванной горячей полежит, ее и отпускает. Теперь вот прихватило всерьез, и вставать и ходить больно.

Он бы их с удовольствием придушил.

— Вы же обе взрослые женщины! С высшим образованием! Вы ж не бабки деревенские, где до врача, как до Бога, не добраться! Что за идиотизм?! Но-шпы она выпьет! К врачу надо было, и немедленно, как только прихватило, еще два месяца назад! Почему ты мне не сказала, я бы сам тебя отвез!

— Потому и не сказала! — повысила голос Вера. — Не надо мне никаких больниц и врачей, само пройдет!

Он посмотрел на этих двух женщин — лежащую на диване и стоящую рядом и поглаживающую дочь по голове широкой ладонью, на прибежавшего из своей комнаты Ежика, которого привлекли громкие голоса взрослых, и привалившегося к маме бочком, и словно отрезвление какое на него снизошло.

Ясное, незамутненное видение… Это посторонние ему люди! Семья со своими правилами, законами, убеждениями, с какими-то недоступными его пониманию принципами, а он здесь случайный, неведомо как попавший к ним и чего ради задержавшийся человек.

Они так живут, они уверены в своих поступках и принципах, в том, что достойно, а что нет, что морально и нравственно, а что греховно, и наверняка это правильно, что каждый живет соответственно своим установкам.

Вот только ничего из их жизни, энергетики, фанатичной уверенности в истинности своих правил, восприятия мира, характеров не совпадает с миром Степана Больших.

Совершенно чужая ему женщина — уступающая во всем, принимающая его, но так и не понявшая — хронически не его женщина!

Такими вот тропами водит его жизнь за страх вляпаться в серьезные отношения и боязнь переживать еще раз предательство, за строгую охрану своей свободы моральной, душевной, физической — любой!

И Ванечка, такой замечательный мальчишка, которого Степану постоянно хочется защитить от всего на свете, чужой ребенок, и это его жизнь! Это его мама и бабушка, он родился именно в этой семье, и это его жизненный путь. И никакой дядя Степан ни улучшить, ни сделать эту жизнь другой не сможет, особенно если женится на его матери, которую не любит и, по большому счету, не уважает.