Только теперь я с ужасом понял, что эти уголовники собираются раздеть меня донага.
– Портки бабьи, но сукнецо ладное. – Меня потянули за край кюлотов. – Маньке на панталоны сгодится. Сымай, дядя, сымай.
Мои глаза привыкли к тусклому освещению, и теперь я мог получше разглядеть грабителей.
Лучше бы не разглядывал – они были кошмарны. У одного половина лица заплыла от чудовищных размеров синяка, другой шумно сопел волглым провалившимся носом.
– Ливрею берите, а штаны и туфли не дам, – сказал я, ибо сама мысль о том, что я, дворецкий Зеленого двора, стану разгуливать по Москве нагишом, была невообразима.
– Не сымешь – с трупака стащим, – пригрозил хриплый и выдернул из-за спины бритву – самую обычную, я сам такой бреюсь, только эта была совсем ржавая и зазубренная.
Я принялся дрожащими пальцами расстегивать рубашку, внутренне кляня собственное безрассудство. Как можно было ввязаться в этакую мерзость! Фандорина упустил, и это еще полбеды – как бы отсюда живым выбраться.
За спинами хитровских апашей возникла еще одна тень, раздался ленивый, с развальцой голос:
– Эт-та что тута за комедь? А ну, хамса, брызнь отседова.
Эраст Петрович! Но откуда? Он ведь ушел!
– Ты чего, ты чего? – визгливо, но, как мне показалось, нервно зачастил молодой. – Это наш с Тюрей баран. Ты живи, фартовый, и честным псам жить давай. Нет такого закону, чтоб у псов барана отбивать!
– Я те дам закон, – процедил Фандорин и сунул руку за пазуху.
В тот же миг, оттолкнув меня, грабители кинулись наутек. Однако ливрею и портмоне (а в нем сорок пять рублей с мелочью) прихватили с собой.
Я не знал, могу ли я считать себя спасенным или же, наоборот, попал, как говорится, из огня в полымя. Волчий оскал, исказивший гладкую физиономию Фандорина, вряд ли сулил мне что-то хорошее, и я с ужасом следил за его рукой, вытягивавшей что-то из внутреннего кармана.
– Держите-ка.
Это был не нож и не пистолет, а всего лишь платок.
– Что же мне с вами д-делать, Зюкин? – спросил Эраст Петрович обычным своим голосом, и страшная гримаса сменилась кривой ухмылкой, на мой взгляд, ничуть не менее отвратительной. – Я вас, разумеется, заметил еще в Нескучном, однако же п-полагал, что на Хитровке вы не задержитесь – испугаетесь и ретируетесь. Однако, вижу, вы не робкого десятка.
Я молчал, не зная, что на это сказать.
– Надо бы вас тут бросить, чтобы г-голым погулять пустили. Был бы вам урок. Ну объясните, Зюкин, чего ради вы за нами потащились?
Оттого что голос у него был не бандитский, а обыкновенный, господский, я почувствовал себя спокойней.
– Про мальчишку неубедительно рассказали, – ответил я, вынул собственный платок, запрокинул голову и зажал разбитый нос. – Решил проверить.
Фандорин осклабился.
– Браво, Зюкин, б-браво. Не ожидал от вас подобной проницательности. Вы совершенно правы, Сенька Ковальчук сообщил мне всё, что знал, а отрок он наблюдательный – т-такая уж профессия. И сообразительный – понял, что иначе я его не отпущу.
– И он сказал, как отыскать того «мордатого», который его нанял?
– Не совсем, ибо это нашему с вами юному знакомцу, конечно, неведомо, но личность п-подрядчика он описал исчерпывающим образом. Судите сами: мордатый, глаз прищуренный, рожа бритая, губастая, картузик-генералка с лаковым козырьком, черная короткая сибирка, красная шелковая рубаха, сапоги с большим скрипом и при лаковых же калошах…
Присмотревшись к наряду самого Фандорина, я воскликнул:
– Эка невидаль, вы тоже вон одеты точно так же. На Москве этаких молодцев полно.
– Отнюдь, – покачал он головой. – На Москве вы их встретите нечасто, а вот на Хитровке повстречать можно, но и то не в столь большом к-количестве. Тут не просто одежда, а высший хитровский шик – и красный шелк, и лаковые калоши. Только фартовые, то есть бандиты самой высокой иерархии, позволяют себе такую униформу. Чтоб вам, Зюкин, было понятнее, это у них вроде камергерского мундира. Вы видели, как от меня дунули эти «п-псы»?
«Дунули», «псы» – что за манера выражаться. Сразу было видно, что от статского советника в Фандорине мало что осталось. Этот человек, пожалуй, напоминал мне дешевую позолоченную посуду, с которой облез верхний слой и постыдно просвечивает вульгарная латунь.
– Какие еще «псы»? – спросил я, давая понять, что не приемлю разговора на уголовном арго.
– «Псы», Зюкин, – это мелкие воришки и хулиганы. Для них «фартовый» вроде меня – б-большое начальство. Но вы меня перебили и я не успел сообщить вам главную примету Мордатого. – Он помолчал и произнес со значительным видом, будто открывал мне нечто очень важное. – Во все время разговора с Сенькой – а протолковали они не менее получаса – этот субъект не вынимал из кармана правую руку и беспрестанно позвякивал мелочью.