Рукопись Платона

— Это прекрасный подарок, — ничуть не покривив душой, возразила княжна. — Он будет напоминать мне о нашей встрече и о маленьком недоразумении, завершившемся, к счастью, вполне благополучно.

— Мне бы хотелось, чтобы он напоминал вам о чем-то более приятном, чем моя оцарапанная рука и ушибленное седалище, — напуская на себя притворную мрачность, заявил немец. — Но, как говорят у вас в России, из песни слова не выкинешь.

Перед сном княжна долго разглядывала рисунок. В трепещущем, неверном мерцании свечей нарисованный пейзаж словно бы ожил, сделавшись почти объемным; на обозначенных смелыми штрихами улицах чудилось какое-то движение, а расположенные на переднем плане баня и яблоня и вовсе были как живые — казалось, к ним можно подойти и потрогать их рукой. В сумрачном оранжевом свете холодная логика поневоле отступала. Теснимая смутными ощущениями, Мария Андреевна была почти уверена, что видела и баню, и яблоню прежде. Как бы то ни было, она решила завтра же наведаться к градоначальнику: милейший герр Хесс слишком много лгал, чтобы на это можно было и дальше закрывать глаза.

* * *

Настоятель вязмитиновского храма отец Евлампий обыкновенно вставал с петухами, чтобы с утра пораньше управиться с мелкими хозяйственными делами, коими так любила обременять его матушка Пелагия Ильинична. Если же по какой-то причине никаких дел для него не находилось, батюшка любил выйти за ворота и, присев на скамеечку в тени сиреневого куста, поглядеть на то, как пробуждается природа, а вместе с нею и деревня. Пастухи, гнавшие стадо в поле, издали кланялись батюшке, и он, не вставая со скамейки, осенял их крестным знамением; поселяне, целыми семьями шедшие на работу, приветствовали отца Евлампия, и он благословлял их на дневные труды. Матушка Пелагия Ильинична частенько укоряла супруга за это невинное пристрастие, обвиняя его в гордыне. Отец Евлампий не спорил, смиренно признавая, что грешен: выказываемое поселянами почтение действительно было ему приятно.

Погожим июльским утром батюшка вышел за ворота в одном подряснике и присел на любимую скамеечку. Мягкая бархатистая пыль холодила его босые ноги, прикосновения росистой травы бодрили, навевая воспоминания давно минувшей молодости. Мошкара и мухи, коих отец Евлампий терпеть не мог, еще не проснулись, воздух был чист и благоухал. Батюшка истово перекрестился на золотившиеся луковки вверенного его попечению храма, ненароком зевнул и поспешно перекрестил рот, дабы в него не залетел нечистый дух. Где-то протяжно заскрипел колодезный ворот, еще где-то стукнула дверь; над печными трубами поднялись первые дымы — хозяйки пекли хлеб. Слава Богу, хлеб у вязмитиновских мужиков теперь водился всегда — хватало до нового урожая, да и про запас кое-что оставалось даже в неурожайные годы. Батюшка задумался, отчего это так получается, и пришел к привычному выводу, что сие есть милость, дарованная Господом. Затем ему подумалось, что тут, верно, не обошлось без вмешательства княжны Марии Андреевны, переделавшей все свое хозяйство на какой-то новый, мудреный лад, но отец Евлампий немедля прогнал крамольную мысль. Даже если урожаи поднялись из-за сомнительных нововведений княжны, то и на это есть божественная причина: вразумил, значит, Господь молодую барыню, помог, наставил на путь истинный...

Не признаваясь в том самому себе, отец Евлампий сильно скучал по Марии Андреевне. Княжна вторую неделю безвыездно сидела в городе — обставляла свой новый дом, — и батюшка вдруг начал с удивлением замечать, что ему чего-то недостает. Школа, эта богопротивная выдумка княжны, закрылась до осени, и спор между наукой и религией на время прекратился. И вот ведь незадача: батюшке бы радоваться полученной передышке, а он вдруг загрустил ни с того ни с сего, поскучнел, и мысли какие-то странные в голову полезли... Оттого, что ли, что ругать с амвона стало некого?

Время от времени, приблизительно раз в три дня, отец Евлампий наведывался в имение, где по обыкновению беспрепятственно рылся в библиотеке, хотя и начал уже понимать, что труды его напрасны: того, что требовалось архиерею, там, похоже, и в помине не было.

По всей деревне, будто по сигналу, заскрипели ворота хлевов, замычала скотина — женщины вышли доить коров, а сие означало, что скоро погонят стадо. Батюшка задумчиво поскреб мизинцем проклюнувшуюся на макушке плешь, думая о том, что надобно, наверное, уйти от греха к себе во двор: нечего гордыню свою тешить, незачем православных благословлять, на скамейке сидячи.