Самый далекий берег

Затопотали шаги, ворвался хозяин, упал в кресло напротив и с видом величайшей усталости картинно смахнул пот со лба.

– Господи боже мой, пока разбудишь в тычки этих гиппокаламусов, пока втолкуешь им… Не беспокойтесь, господа, вскорости же сядем честным пирком… – Его глаза приняли лукавое выражение. – Как обычно, милейший Антон Сергеевич?

– Да, конечно, любезный Алексей Иринархович, – благосклонно кивнул Стрекалов.

– Баньку истопят вскорости, уже приступили… Можете не сомневаться – за время, прошедшее после вашего последнего визита, ни одна непосвященная душа не осведомлена… Попробовал бы кто! – Он потряс сжатым кулаком, и в глазах на миг мелькнуло совершенно иное выражение, цепко-хищное. – Укатаю, а то и до Сибири не доведу! Нет уж, не извольте беспокоиться, полная конфиденциальность-с! Привыкли помаленьку мои нерадивцы, никто более не считает вас нечистой силою, несмотря на общую неразвитость дремучих умов… – Он непринужденно повернулся к Кирьянову: – Антон Сергеевич понимает, о чем я. Каюсь, со мной самим поначалу вышел чистейшей воды конфуз – когда Антон Сергеевич изволили впервые появиться. Но только поначалу, да-с! Я как-никак человек образованный, вольтерьянец и материалист, так что Антон Сергеевич с присущими ему красноречием и логикой быстро прояснил истинное положение дел…

– Да, разумеется, – кивнул Кирьянов из вежливости, чтобы не молчать. – Конечно…

– Но поначалу-то, поначалу! – воскликнул хозяин, заливаясь жизнерадостным смехом человека, совершенно довольного жизнью, полностью избавленного от ипохондрии. – Не стыжусь признаться, мелькали этакие суеверные страхи, приличествующие скорее грубому мужичью… А впрочем, я-то быстро осознал истинное положение дел, зато мои скотоподобные холопы… Вы не поверите, были такие, что в ногах валялись, Христом-Богом заклинали: батюшка-барин, брось ты свое чернокнижие, душеньку побереги постом и молитвой, эвона, мол, до того дошел в богомерзких поползновениях, что демоны стали являться… Богомерзкими поползновениями, изволите знать, эти троглодиты именовали мои ночные бдения с телескопом и рассуждения о наблюдении атмосферических светил, а также забавы с электрической машиной… Каково? Ну, вразумил в конце концов, есть же безотказные средства… Душенька! – воскликнул он, заламывая руки в трагическом ужасе. – Молвите мне, милушка, вы не демон ли?

Кирсанов вежливо посмеялся ему в тон. Тем временем дверь тихонько растворилась, в зал проник невысокий старикашка в неизвестной Кирьянову по названию длиннополой старинной одежде, крайне подвижным лицом, льстиво-умильной улыбочкой сразу напомнивший лакеев Аэлиты. Он остановился в тщетных попытках придать себе осанистость и выкрикнул:

– Трапеза милостивца нашего Алексея Иринарховича!

И мимо него один за другим потянулись добры молодцы, одетые в схожие наряды, замерев от напряжения верхней половиной тела, несли на вытянутых руках блюда, от которых пахло невыразимо аппетитно. Принялись расставлять их на столе, пуча глаза от усердия. Когда церемония была закончена, хозяин выкрикнул по-военному отрывисто и резко:

– Становись!

Молодцы выстроились в шеренгу – с проворством, изобличавшим длительные тренировки.

– Ну что, дикарские ваши морды? – спросил хозяин с ласковым пренебрежением. – Не лезете больше с суевериями вашими дурацкими? Кто это ко мне в гости изволил пожаловать? Ну-ка ты, Парфенка!

Левофланговый, старательно выкатывая глаза, проорал:

– Благородные господа офицеры из грядущих времен, кои настанут спустя долгое время от времени нынешнего!

– Вот то-то, – сказал хозяин умиротворенно. – И обратите внимание ваше непросвещенное, рожи, на примечательное обстоятельство: века и века протекут, а благородные господа так и будут ходить друг к другу в гости во всем блеске, что бы там ни плели! Изыдите!

Когда слуги вереницей покинули зал, он склонился к Кирьянову и вполголоса доверительно сказал:

– Бродил тут… странничек божий. Плел вавилоны и турусы насчет якобы писанной золотыми буквами царской грамоты, по которой будто бы поведено все благородные сословия уничтожить и землю отдать этим скотам… Ну, представили, куда надлежит. Теперь тихо…

«Ах ты, сволочь, – подумал Кирьянов с легким раздражением. – На нашем примере крепостническую пропаганду тискаешь? Незыблемость строя проповедуешь?»

Его утешали цифры. Даты. Уже подавлен венгерский мятеж, но Крымская кампания пока не грянула – временной отрезок можно определить довольно точно… Пройдет самое большее двенадцать лет, и воля все же будет объявлена самым доподлинным царским манифестом, пусть и не золотыми буквами писанным. Усеченная воля, половинчатая, но все равно этот пухлощекий поганец переживет немало неприятных минут, если вообще переживет. Вполне возможно, жизнь закончит под забором, беззаботно промотав денежки. В любом случае скверные сюрпризы ему гарантированы, и никакой тебе незыблемости…