Князь Владимир

На взмыленном коне примчался рассерженный Войдан:

– Проклятые жиды говорят, что ты, княже, всему виной! Предал веру отцов, отказался от ислама, и все из-за женской юбки! Как осмелились такое сказать? Как язык поворачивается? Позволь перебить их всех?

Владимир ужаснулся:

– Как ты можешь предложить такую жестокость? Как у самого язык поворачивается? Нет, нет и нет. Они ж сколько помогали! Перебей только половину, будет достаточно.

– Ну разве что для острастки, – проворчал Войдан. – А я бы перебил всех… Плодятся больно быстро. Вон в Египте не истребили всех, что вышло?

Он повернулся уходить, когда Владимир крикнул в спину:

– Только богатых не трожь!

Войдан оскорбился:

– А что с бедных взять?

– Нельзя резать кур, что несут золотые монеты прямо в Киеве. А беднота… это неудачники, отбросы. Надо помогать богам выпалывать дураков и неумех. К тому же горлопаны и недовольные – оттуда.

Войдан пересел на свежего коня, унесся, нахлестывая плетью. Владимир круто развернулся, словно в стремительном злом танце. Палец его обрекающе нацелился в громадную статую Рода:

– А этого… срубить немедля!

Из дружинников кто-то ахнул:

– Княже, это же Род! От него вся наша Родина…

Владимир ощутил, как губы раздвинулись в волчьем оскале.

– Срубить и положить у порога церкви… а ее велю заложить немедля! И чтобы каждый, прежде чем войти в храм Иисуса, наступал, попирал ногами – да-да, Рода, свой род, Родину, народ! Так всякий отречется от своего роду-племени, дабы утвердиться во всечеловеческом!

К вечеру Войдана принесли на плаще. Он захлебывался кровью, на груди зияли страшные раны. Воевода едва ли не впервые за годы снял кольчугу, он-де в родном граде, но еще вчера родные люди подняли на копья, как печенега.

– Все равно… – прохрипел он, булькая и отплевывая кровь.

– Лекаря! – закричал Владимир страшно.

– Поздно, – прохрипел Войдан. – Уже Ящер трогает мои ноги… Но все-таки мои кости будут… в родной земле.

– Войдан! – вскрикнул Владимир отчаянно. – Войдан, не уходи! Ты мне нужен!

– Только я хотел… я хотел… не так…

Хрипы становились все тише. Владимир наклонился, ловя последние слова. Донеслось едва слышное:

– Хотел погибнуть… защищая Русь…

Губы перестали двигаться, лицо застыло. Владимир дрожащими пальцами закрыл воеводе глаза, поднялся, чувствуя, как в глазах закипают злые слезы.

– Борис! – позвал он. – Борис!

Сувор приоткрыл дверь, лицо старого воина было недвижимым, как вырезанное из камня.

– Нет больше Бориса.

– Умер? – вскрикнул Владимир.

– Нет. Ушел.

– Куда?

Сувор пожал плечами:

– В темные леса. Вроде бы вернется к старой вере.

– Не понимаю, – пробормотал Владимир раздавленно. – Не знал я более жаждущего новой жизни… Он и к вере Христа склонял! Что еще рек?

– Я не все понял. Мол, жаждал Христа для всей Руси, но не так… Что истина не остается на стороне сильнейшего. И что тот, кто служит ей, не может не ответить на зов перейти к слабейшей стороне.

Владимир насторожился. На миг возникло странное чувство, будто раньше понимал, жил в таком мире, названном настоящим, а теперь существует в плоском мире теней, что отбрасывает настоящий… но сверху послышался звонкий серебристый голос Анны, и мимолетное чувство, чересчур тонкое для его могучей натуры, исчезло, как утренняя тень под жгучими лучами солнца.

Сувор добавил в спину:

– А перерезать жидов, как ты велел, тоже не удалось…

– Что так?

– У каждого хоть один дружок да отыскался в дружине или среди соседей. А те в один голос: чужих жидов режь, а своего в обиду не дам! Вот ничего и не получилось.

Анна с радостным визгом сбежала по лестнице. На красивом личике промелькнула гримаска при виде некрасивого слуги. Она с разбегу бросилась на шею могучему витязю:

– Мой базилевс! Ты огорчен?

– Кровавое деяние… – выдохнул он. – Это Царьград привык к массовым казням… Там охлос, а не люди… А здесь привыкли держать головы гордо.

Анна ласково положила тонкие нежные пальцы ему на плечо, игриво куснула мочку уха:

– Это быстро забудется. Уже правнуки об этом дне будут читать только в летописях… А если ты велел древние записи русов сжечь, то о крещении Руси будут знать лишь то, что дозволим. И лишь так, как сочтем нужным.

– Я люблю тебя.

Из окна видно, как рубили головы схваченным волхвам. Ее глаза сияли. Могучая и страшная Русь в крови, Русь на коленях! Тысячи священников умелыми проповедями спешно начнут вытравливать гордый дух, приучать к покорности. А кто все же поднимется, то мечи и топоры огромного войска будут наготове. Бывает ли победа блистательнее?