Обман

— Из этого следует, — задумчиво заключила Барбара, — что он может удовлетворять свои потребности только втайне от всех. Возможно, он даже захочет жениться, чтобы подтвердить свою нормальность и отвести подозрения.

— Это серьезное обвинение, Барбара. Будьте осторожны, сделайте все, чтобы не осквернить память такого человека, как Хайтам. Очерняя его, вы тем самым наносите оскорбление семье, с которой он был связан несостоявшимся браком.

— Я пока никого и ни в чем не обвинила, — ответила Барбара. — Но если нам сообщают новые обстоятельства, дело полиции их расследовать. А о каком оскорблении семьи может идти речь, если он оказался гомосексуалистом? Ведь он согласился на брак, скрыв правду о себе? А если человек поступил так по отношению к семейству Маликов, то какого наказания он заслуживает?

— Женитьба — это своего рода контракт между двумя семьями, а не только между двумя людьми.

— Господи боже мой! Только не говорите мне, Ажар, что семья Кураши попросту направила бы другого сына в мужья Салах Малик, словно она горячая, только что испеченная булочка, ожидающая, когда в нее положат подходящую сосиску.

Ажар улыбнулся, но, как показалось Барбаре, через силу.

— Вы проявляете чудеса героизма, сержант, защищая свой пол.

— Что вы говорите! Ну спасибо. Итак…

— Я имею в виду вот что, — перебил ее Ажар. — Обман Хайтама навсегда рассорил бы обе семьи. И эта ссора и ее причина стали бы известны всей общине.

— А значит, в дополнение к изгнанию из семьи, он лишил бы ее еще и шансов на иммиграцию, так? Потому что, как мне думается, никто бы не горел желанием породниться с ними, после того как они, образно говоря, пытались сбыть гнилой товар, выдавая его за качественный.

— Все правильно, — согласился Ажар. Барбара почувствовала, что они наконец-то сдвинулись с мертвой точки.

— Так значит, у него было больше чем достаточно причин не раскрывать себя, если он был гомиком.

— Если он им был, то да, — подтвердил Ажар. Погасив окурок, Барбара стала пристраивать этот новый элемент в составную картинку убийства Кураши, пытаясь определить его место. Когда ей было что-то непонятно, вновь обращалась к Ажару.

— А если кому-то стало известно, что именно он скрывает, наверняка известно, поскольку он наблюдал Кураши в такой ситуации, которая исключает двоякое толкование его поступков… И если этот человек вступил с ним в контакт и сказал, что он знает… И если этот человек предъявил ему некоторые требования…

— Вы говорите, — перебил ее Ажар, — о человеке, который первым заподозрил Хайтама в гомосексуализме?

Барбару насторожил тон, которым был задан вопрос, в нем слышалась и тревога, и готовность к спору. Она поняла, что ее размышления заводят их обоих туда, куда Ажар и его кузен все время подталкивают ее, а поэтому со всей горячностью бросилась спасать положение:

— Это особый свидетель, Ажар, человек, которому известны все особенности мусульманского отношения к гомосексуализму.

— Вы утверждаете, что об этом знал азиат?

— Да ничего я не утверждаю!

Ажар задержался взглядом на стакане, и Барбара поняла, что он думает. Его размышления вывели его на единственного азиата, кроме членов его собственной семьи, упоминавшегося полицией в связи с делом Хайтама Кураши.

— Кумар, — сказал он. — Вы считаете, что этот самый Фахд Кумар причастен к смерти Хайтама?

— Я этого не говорила, — ответила Барбара.

— Но ведь не придумали же вы все это, — сказал он. — Ведь кто-то сообщил вам об отношениях Хайтама с этим человеком, верно?

— Ажар…

— А может, что-то навело вас на эту мысль? И вы подразумеваете шантаж?

— Вы слишком уж забегаете вперед, — покачала головой Барбара. — Ведь я сказала лишь, что если кто-то один видел, как Кураши делает то, чего не должен делать, то это мог видеть и второй. Ну все, хватит.

— И вы полагаете, что этот «второй» и есть Фахд Кумар, — не остановился Ажар.

— Послушайте. — Барбара чувствовала все нарастающее раздражение, вызванное отчасти тем, с какой легкостью Ажар читал ее мысли, а отчасти и тем, что это увлекательное занятие может внести путаницу в расследование и завести его кузена туда, где он не хотел бы оказаться. — Ну какая вам разница, был ли это Фахд Кумар или сама королева…

— Вот и я, вот и я, вот и я! — Громкое пение стоявшей в дверях Хадии прервало их беседу. Она махала им акварелями, зажатыми в одной руке, во второй руке держала стеклянную баночку, накрытую полиэтиленовой крышкой. — Барбара, я принесла только два рисунка, потому что третий, на котором море, мне не нравится. Посмотрите, кого я поймала! Она сидела на кусте роз. На кухне мне дали баночку, и она залетела прямо в нее.