— Она появляется в разном антураже? С разными растлителями?
— Нет, все время с одним и тем же типом. И понятно, он старается, чтобы его лицо не попало в кадр. Но похоже, снимается это всего в нескольких местах. Мы пытались выделить определенные элементы на заднем плане — мебель, вид из окна и тому подобное.
— И вы считаете, что она живет в Алгонкин-Бей?
— Или живет, или приезжает. Мы не на сто процентов уверены. Материалы вам уже везет курьер. Потом сообщите нам, что вы насчет этого думаете. Если на этих фотографиях действительно Алгонкин-Бей, мы, конечно, сделаем все, чтобы вам помочь, но дело тогда, понятно, перейдет к вам. Ну как, теперь вы рады, что я вас запомнил?
Но даже такой звонок не смог надолго ее отвлечь: Джон Кардинал по-прежнему то и дело проникал в ее мысли. Его стол стоял рядом со столом Делорм, и за ним никого не было, а ведь Кардинал практически никогда не пропускал работу. Даже когда умер его отец, он взял всего один день отгула. Вероятно, это полезно для полицейского управления, размышляла она, но вообще такая неспособность хотя бы ненадолго оторваться от работы — проявление скорее слабости, чем силы.
Делорм понимала, что и она сама во многом такая же. Ей было скучно в свободные дни, и, когда в конце года подводили итоги, обычно ей выплачивали стоимость примерно двухнедельного отпуска, который она не отгуляла.
Она посмотрела на фотографию Кэтрин, стоящую у Кардинала на столе. На этом снимке ей, наверное, было около сорока пяти, но она сохранила изрядную долю сексуальности, которая проявлялась во всем — от чуть скептического взгляда до влажновато поблескивающей нижней губы. Легко понять, почему Кардинал в нее влюбился. Но что ты сделала с моим другом, хотела спросить у нее Делорм. Почему ты совершила этот непростительный поступок? Да и вообще, почему люди такое делают? Ей сразу вспомнились три недавних случая: мать троих детей, администратор службы социальной помощи, мальчик-подросток, — все они сами наложили на себя руки.
Делорм открыла блокнот, который нашла в машине у Кэтрин: обычная книжица на пружинке, на обложке напечатано: «Северный университет». Судя по содержимому, хозяйка использовала эту штуку для всех случаев жизни. Имена и телефоны были нацарапаны здесь под всевозможными углами, вперемежку с какими-нибудь рецептами грибного печенья или соуса, с напоминаниями самой себе — не забыть взять одежду из химчистки или оплатить счет, — и идеями фотопроектов: «Телефонная серия. Люди, говорящие по телефону: в телефонах-автоматах, по мобильникам, по рации, по игрушечным аппаратам и т. п.» Или: «Серия «Новые бездомные». Портреты бездомных, при этом — ухоженных, причесанных, в хороших костюмах. Задача — как можно сильнее снять с них налет «чуждости». Или иначе? Не так натянуто?» На следующей странице она вывела просто: «День рождения Джона».
В распоряжении Делорм оказалась и ручка. Она вместе с блокнотом лежала в сумке Кэтрин, которую та носила через плечо. Обычный «пейпермейт», голубая паста, очень бледная. Делорм написала на листке бумаги «личные вещи» и сравнила эти слова с записями в блокноте. Та же самая паста — во всяком случае, насколько можно было судить без лабораторного анализа.
Плюс сама записка. Почерк, кажется, был тот же, что и в блокноте. Минималистское J в слове «John», перекладинка буквы t в слове «other» [12] делает петлю над буквой h — и в блокноте, и в предсмертной записке. Послание ужасное, а между тем почерк не кажется нетвердым, нажим не сильнее, чем в других записях. Более того, это послание написано значительно аккуратнее, словно решение умереть Кэтрин приняла с незыблемым спокойствием. Но у тебя ведь был замечательный мужчина, любящий, верный супруг. Почему ты совершила этот жуткий поступок? Делорм снова захотелось задать ей этот вопрос. И неважно, насколько сильную боль ты испытывала. Как ты могла?
Она уложила все три предмета в двойной конверт и запечатала его.
Несколько часов спустя этот конверт был открыт на кухонном столе у Джона Кардинала, на Мадонна-роуд. Келли Кардинал смотрела, как отец аккуратно пролистывает блокнот на пружинке. От одного вида материнского почерка сердце в груди у Келли словно плавилось. Отец то и дело вносил какие-то пометки в собственный блокнот.
— Как тебя на это хватает — смотреть на все эти штуки, пап?
— Может быть, пойдешь в другую комнату, милая? Я этим занимаюсь, потому что должен.