Ржавый Рыцарь и Пистолетов

Конечно, ей очень не хотелось проводить двое суток в ИВС. Но следователь вслед за Корнеевым убедила Дашу, что ей придется пробыть сорок восемь часов в этих, не слишком приятных условиях в целях собственной безопасности. К тому же по ходу следствия могли возникнуть новые вопросы, требовавшие немедленного ответа, и Даша должна быть под рукой. Правда, она поинтересовалась, как же будут обстоять дела с ее безопасностью по истечении отведенных законом суток и не возникнет ли новая необходимость перевести ее теперь уже в СИЗО.

Следователь хмыкнула и прикурила сигарету от окурка предыдущей. И после этого сердито заявила:

— Не язвите, гражданка! Потребуется, переведем в следственный изолятор. И молите бога, чтобы не открылись новые обстоятельства. — Она очень выразительно постучала пальцем по листкам только что подписанного Дашей протокола.

И Даша смирилась. Действительно, осталось уповать только на бога и непредвзятое следствие. А ИВС? Что ж, как писателю, ей надо на собственной шкуре испытать то, что порой испытывали герои ее книг, а значит, пройти через изолятор временного содержания, кажется, именно так расшифровывалась эта аббревиатура, хотя она узнала и другое его название. Милиционеры между собой процедуру водворения в камеру изолятора называли «спуском в трюм». И это определение гораздо больше соответствует действительности.

Глаза медленно привыкали к царившему в камере сумраку. Кроме нее, в «трюме» пребывали еще четыре женщины, которые молча опустились на низкие нары, стоило конвойному захлопнуть за новенькой двери.

Даша продолжала стоять, не зная, как себя вести в подобной ситуации. У женщин поблескивали глаза, Даша поняла, что ее очень пристально изучают, но не могла разобрать, старые они или молодые, так как лица ее новоявленных соседок скрывались в тени: другого освещения, кроме жидкого света из грязного окна, в камере не было.

— Здравствуйте, — наконец сказала Даша. — Меня зовут Дарья Витальевна.

— Мы тута без отчества, — раздался со стороны нар хрипловатый, словно простуженный, голос. — Тута, милочка, без пардонов… Я вот по ксиве Ульяна, а кто меня Улькой кличет? Следаки да вертухаи! Менты и те все больше погонялу вспоминают: Чапайка я по-нашему, по-блатному, значится.

Невысокая плотная женщина с несоразмерно широкими плечами поднялась с нар, приблизилась к Даше и обошла вокруг нее, оглядывая с ног до головы.

— А ты ниче, шкварочка, справная! — Она потянула ее за рукав пуховика. — Скидавай! У нас тута, как в коммунизме, че твое, то мое, а че мое, тоже мое!

— Не снимайте куртку! — раздался чей-то тихий голос со стороны нар. — Здесь прохладно, а эта тварь живо ее под себя приспособит!

— Хто тварь? Хто тварь? — Чапайка, раскинув руки, пошла на нары. — Я ж тебе, лосиха, пасть порву!

— Отвяжись, дура! — отозвался другой, более молодой и звонкий голос. — Достала уже! Сейчас в дверь постучу!

— А ты, Галька, не рыпайся! — Чапайка остановилась. — Я тя ночью придушу, и ничегошеньки мне не будет. Бабам вышку не дают, и бессрочник тож не светит! А мне че? Где пять, там и шесть… Велико дело!

— Попробуй! — Из мрака выступила высокая молодая женщина в дорогом, но замызганном брючном костюме. — Подойди! Я тебе так врежу, что мало не покажется!

— Оставьте ее, Галя! — раздался опять тот же голос, судя по всему, принадлежавший пожилой женщине. — Эту мерзавку ничем не проймешь! — И обратился уже к Даше: — Присаживайтесь на нары, к нам поближе!

— Ага! Забрось-ка косточки на нары! — дурашливо выкрикнула Чапайка и, уткнув руки в бока, вдруг пронзительно заголосила:

Воровать завяжу я на время,

Чтоб с тобой, дорогая, пожить,

Любоваться твоей красотою

И колымскую жизнь позабыть…

Тут же открылся дверной глазок, и сердитый мужской голос приказал:

— Заткни фонтан, Чапаенко! Еще раз заорешь, пойдешь на хрен нужник драить.

Баба петь прекратила и, что-то пробурчав себе под нос, устроилась в противоположном углу деревянного настила. Она долго там ворочалась, тихо и грязно ругалась, но, кажется, утратила к новенькой всяческий интерес. Даша же очутилась в странной компании. Кроме той, что в дорогом костюме, ее соседками по камере оказались: хрупкая женщина в длинной юбке и вязаной кофте, она куталась в старенькую пуховую шаль, и молоденькая, лет восемнадцати, девица в короткой лисьей шубке и в коротких же, не по сезону шортиках. Колготки на коленях у нее были изорваны, на пятках тоже светились дырки, потому что девица сидела на нарах по-турецки и без обуви. На полу валялись высокие сапоги-ботфорты. Один — с отлетевшим каблуком.