Его предали.
Предала первая же женщина, которая заинтересовала его после разрыва с женой. Если не считать бедной Сары. Сару он никогда в расчет не принимал.
Я ужасный человек.
— Простите за беспокойство, сэр, но тут позвонил ваш брат Эл.
Джастин кивает.
— Он просил передать вам, что еще жив и здоров и вам того же желает.
— Жив?
— Да, сэр. Он сказал: вы поймете, потому что уже двенадцать. День рождения?
— Д-надцать?
— Да, сэр. Мне жаль, но мы уже закрываемся. Будьте любезны расплатиться.
Джастин поднимает на него опухшие красные глаза и пытается кивнуть, но голова его падает на плечо.
— Жизь де-е-мо.
— Мне очень жаль, сэр.
— Я сам де-е-мо. Х-хто я ей кой?
— Понимаю.
— Добрая жеш-шна. А я х-хто? Не приш-ш… — Он запинается на полуслове.
Может, еще открыто.
— Еще отх-хрыто?
— Простите? Ты что, глухой?
— Что открыто, сэр?
— Тя-ятыр «Кейти».
— Что-что?
Театр «Гэйети». Ты что, глухой? Ну-ка, поторопись, у меня серьезное дело.
— Сп-пкойникоч-ч. — Он икнул.
Что я такое сейчас сказал?
Я брожу по тихим улочкам, кутаясь в кардиган. Я попросила таксиста высадить меня на углу, чтобы подышать свежим воздухом и привести в порядок мысли. Еще я не хочу показывать своих слез папе, который наверняка поджидает меня, хотя тут же нырнет в постель, заслышав звук поворачивающегося в двери ключа.
Останавливаюсь около нашего с Конором дома, который мне все же удалось продать несколько дней назад, и не Линде и Джо, которые, конечно, узнали, кто его прежний владелец, и испугались, что моя трагедия — недобрый знак для них и неродившегося ребенка. А может, решили, что лестница, с которой я упала, слишком опасна для беременной Линды.
Как люди не любят брать на себя ответственность за свои поступки! Разве дело в лестнице? Это я поторопилась. Это моя вина. Я всегда спешила — не подумав, бросалась вперед, мчалась по жизни, не замечая минут. И даже когда пыталась притормозить, наметить план на будущее, ничего не получалось.
Деньги от продажи дома мы с Конором разделим пополам, и я начну искать что-нибудь поскромнее.
Я долго стою и смотрю на красные кирпичи, на дверь, для которой мы никак не могли выбрать краску, на цветы, за которыми я ухаживала с такой любовью. Все это уже не мое, но воспоминания принадлежат только мне, воспоминания не продаются.
Когда я возвращаюсь домой, уже полночь, и за окнами чернота. Не горит ни одна лампа. Это странно, потому что обычно папа оставляет свет на крыльце, особенно если я куда-то ушла.
Я открываю сумку, чтобы достать ключи, и натыкаюсь на свой мобильник. У него загорается экран, чтобы показать мне, что я пропустила десять звонков, восемь из них из дома. Я отключила звук в театре и, зная, что у Джастина нет моего номера, не подумала посмотреть на телефон. Я нашариваю ключи, руки дрожат, когда я пытаюсь вставить ключ в замок.
Ключи падают на землю. Я плюхаюсь на колени, наплевав на новое платье, и шарю рукой по асфальту. Наконец нахожу ключи и пулей влетаю в дом.
— Папа? — кричу я из прихожей. Мамина фотография лежит на полу, под столиком. Я поднимаю ее и ставлю обратно, туда, где ей и положено быть, пытаясь сохранять спокойствие, хотя сердцем чую беду.
Ответа нет.
Я иду на кухню и включаю свет. Полная чашка чая стоит на столе. Там же лежит один раз надкусанный тост с джемом.
— Папа! — вскрикиваю я, проходя в гостиную. Все папины таблетки рассыпаны на полу, все пузырьки открыты и пусты.
Уже в совершенной панике, в слезах я бегу назад через кухню, через прихожую, наверх, вопя во весь голос:
— Папа! Папа! Ты где? Это я, Джойс! Папа!
Его нет ни в его комнате, ни в ванной, ни в моей комнате. Я останавливаюсь на верху лестницы, пытаясь прислушаться к тишине. И слышу только барабанный бой своего сердца у себя в ушах, в горле.
— Папа! — кричу я, моя грудь вздымается, комок в горле угрожает перекрыть дыхание.
Мне негде больше искать. Я начинаю открывать шкафы, заглядывать под мебель. Я хватаю подушку с его кровати и, прижимая ее к себе, вдыхаю его запах. Я смотрю через окно в сад: никаких следов папы.
У меня подгибаются колени, и я опускаюсь на верхнюю ступеньку лестницы, мучительно соображая, где он может быть.
Потом вспоминаю о рассыпанных таблетках и кричу так громко, как никогда еще не кричала в жизни: