Смерть как искусство. Том 2. Правосудие

– Зачем же сразу к Бережному? – Ей показалось, что Федотов даже обиделся. – Я сам Никиту найду и вызову, у меня все телефоны есть. А зачем он вам? Вы что, его подозреваете?

– Да Бог с вами! – рассмеялась Настя. – Вы же сами сказали, что Колодный часто бывал в квартире Лесогорова, а нам нужно узнать, не пропало ли что-нибудь, и вообще все ли здесь после убийства так же, как было раньше. Понимаете?

Федотов деловито полез за телефоном, а Настя вернулась в квартиру, где эксперт упаковывал уже обработанное орудие убийства – каминные щипцы.

– Есть что-нибудь? – спросила она.

– Почти ничего, во всяком случае, голыми руками эту штуку за последний год никто не брал, – ответил эксперт. – Наверное, преступник был в перчатках, теперь же все умные стали. А там посмотрим.

К ним подошел Блинов, закончивший задавать вопросы директору.

– Как думаешь, кровь сильно брызгала? – обратился он к эксперту.

Тот задумчиво посмотрел на письменный стол с потеками крови, постоял возле офисного кресла, примерился.

– Не должно бы, – наконец вынес он свой вердикт. – Щипцы длинные, чтобы ими попасть по голове, надо стоять не очень близко к жертве. Но что-то могло остаться на одежде. Могло.

Блинов тяжело вздохнул и крикнул:

– Федотова позовите сюда!

Помреж нарисовался моментально, будто только и ждал, что его призовет следствие.

– Какой спектакль вчера шел?

– «Макбет».

Блинов поморщился.

– Я имею в виду, много актеров было занято в спектакле?

– Много, – кивнул Федотов. – Это людный спектакль, двадцать девять человек. Это с учетом того, что спектакль поставлен экономно, потому что у Шекспира очень много персонажей появляются один-два раза на несколько минут, и есть возможность одному актеру совмещать две, а то и три роли. В «Макбете», например, есть трое убийц, которые отлично переодеваются и играют потом других персонажей. Так что актеров получается девятнадцать плюс десять человек в массовке.

– А сколько работников театра было вечером?

– Ну, – призадумался помреж, – сейчас вспомню точно… Семьдесят два человека. Может, я ошибся на единицу в ту или другую сторону. Вообще-то, это не мой спектакль, но мы, помрежи, такие вещи всегда знаем точно.

– И зрителей…

– Девятьсот, – подсказала Настя. – Это заполняемость зала. Но надо спросить у кассиров, сколько билетов было продано на самом деле, и у администратора, сколько контрамарок он выписал.

– У нас всегда аншлаги, – гордо заявил Федотов. – Если в кассе и остаются билеты, то не больше двадцати, максимум – тридцати. И то, как правило, на детские утренники. Вечерние спектакли у нас хорошо продаются.

– Ладно, – вздохнул Блинов, – стало быть, будем считать, что девятьсот зрителей и сто человек из театра, это если примерно. Итого – тысяча. И каждый мог с равным успехом пройти на лестницу, подняться в квартиру и совершить убийство. Каменская, тебе не кажется, что ты приносишь одни несчастья?

– Кажется, – честно призналась она. – И вы не первый, кто это заметил.

– Вот кто первым это заметил, тот был умным и прозорливым человеком, – назидательно произнес Николай Николаевич. – Поняла, сыночка?

Актер Никита Колодный, которого срочно вызвали в театр, к беседе оказался мало пригоден: накануне после «Макбета», где он играл две роли – Дональбайна и Молодого Сиварда, Никита здорово напился в компании знакомых актеров и режиссеров, отмечавших окончание работы над очередным телешедевром, и теперь у него болела голова, и вообще налицо имелись все признаки тяжкого похмелья. Но опрашивать его было нужно, никуда не денешься, и Антон Сташис, которому Николай Николаевич Блинов поручил встретиться с Колодным, вместе с Настей пригласили Никиту в кабинет худрука Богомолова.

– Поверить не могу, – бормотал Колодный, морщась от головной боли, – еще вчера Артем был здесь, мы с ним разговаривали… Ужас какой-то. Скажите, а что будет теперь с постановкой? Ее закроют? А вы не могли бы посодействовать, чтобы ее не закрывали? – Он устремил умоляющий взгляд сперва на Антона, потом на Настю. – Я понимаю, Артема убили, и сейчас надо говорить только об этом, но я… но для меня… – Помолчав несколько секунд, Никита словно решился и выпалил: – Я жить не смогу, если эту пьесу закроют! Для меня сейчас все решается, буквально все!

– Что, неужели так серьезно? – не поверил Сташис.

– А как вы думали? – Колодный вскинул голову, в его глазах горело отчаяние. – Возьмем хотя бы вчерашний спектакль, так вам будет понятней, наглядней. У меня две роли, целых две! Дональбайн и Молодой Сивард, казалось бы, да? А на деле что? Дональбайн, сын короля Дункана, появляется на сцене три раза, причем два из них стоит столбом и не произносит ни слова, а в третьем выходе у него три реплики. То есть три раза тявкнул – и в будку. Потом, уже ближе к концу спектакля, появляется Молодой Сивард, два выхода, первый – без слов, второй – четыре реплики и короткое сражение с Макбетом, в котором Сивард погибает. Это называется: артист Колодный занят в спектакле. И таких спектаклей много, и в каждом примерно такие вот роли. И это на протяжении нескольких лет. Чего только я не делал, и поговорить с худруком приходил, просил, спрашивал, почему меня не занимают, и творческие заявки писал, дескать, прошу рассмотреть мою кандидатуру на такую-то роль. И что? Ничего. Как выходил стоять столбом – так и выхожу. И вдруг Лев Алексеевич предлагает мне роль, центральную, главную, на которой держится весь спектакль. Это для меня первая за много лет возможность показать себя, как-то утвердиться в профессии. Я начал терять кураж, я утрачиваю профессионализм… Вы можете меня понять? Можете понять, как важно для меня, чтобы спектакль пошел?