Ко времени моих слёз

– Плохо. Я не смогу защищать вас все время, если не буду знать причин слежки и нападений.

– Потом… поговорим… – Из уголка рта Гольцова вытекла струйка крови, он слабел на глазах. – Помогите… сыну…

В гостиную вбежал Шаман, нагнулся над раненым, положил ему руку на лоб:

– Там соседи в коридоре, беспокоятся.

– Гена, успокой соседей.

Максим встал:

– Где «Скорая»?

– Уже едет, – доложил из-за двери Писатель. – Милицию вызывать?

– Не надо, только увеличим переполох. Кузьмич, Герман, где вы?

– Возвращаемся, – отозвался лейтенант. – Ушли, суки, как сквозь землю провалились! Наверное, местные, хорошо ориентируются в здешних буераках. Что у вас?

Максим не ответил, нетерпеливо обошел колдующего над пациентом Шамана:

– Ну?

– Кровь я остановил, – сказал Шаман, – но пуля задела легкое, его надо срочно в реанимацию.

– Подними парня.

Итигилов вытер окровавленные пальцы платком, склонился над сыном Гольцова, но тот уже заворочался, приходя в себя, сел, держась за голову. Парень был как две капли воды похож на отца, только залысины у него были больше, несмотря на молодые годы. Глаза его расширились: он увидел лежащего на диване отца с кровавым пятном на груди:

– Папа!

– Спокойно, молодой человек, – остановил Кирилла Шаман. – Его нельзя шевелить.

– Он жив?!

– Жив, слегка осоловел.

Послышался пронзительный вой приближающейся «Скорой помощи». Через минуту в квартиру ввалились Кузьмич, Штирлиц и двое врачей в белых халатах, мужчина и женщина. Одного взгляда на пациента врачу оказалось достаточно.

– Носилки! – бросил он женщине, очевидно, медсестре, перевел взгляд на Шамана, приняв его за старшего. – Помогите ей.

Женщина, Шаман и Писатель вышли, но тут же вернулись со средством переноски тяжелобольных. Гольцова аккуратно уложили на носилки, снесли вниз, поместили в кабину «рафика» с красными крестами на бортах.

Сын Гольцова сунулся было туда же, но Максим остановил его:

– Отцу ты сейчас не поможешь, а дома окно выбито. Займись ремонтом.

– Но папа…

– Дай телефон, мы позвоним и сообщим, куда его положат.

Кирилл поколебался немного, морщась, бледный и растерянный, махнул рукой:

– Ладно, вы правы… записывайте телефон.

«Скорая» включила сирену, тронулась с места.

Группа мгновенно расселась в кабине «Хендэ», Максим прыгнул за руль и погнал машину за белым «рафиком». Голова была занята анализом происшествия. Такого поворота дела майор не ожидал. Зато понял, что за клиентом началась какая-то странная охота и что добром это не кончится. В сложившейся ситуации транспортировка Гольцова в Управление действительно казалась лучшим выходом из положения.

ВХОЖДЕНИЕ

Бабушка снует у печки, легкая и подвижная, напевает что-то под нос. На лице отсветы огня. В печке потрескивают березовые поленья, шипит сковорода. Блины сами собой слетают со сковороды, пышные, изумительно пахнущие, вкусные.

Толстый луч солнца лежит на одеяле, пылинки танцуют в нем, подставишь ладошку – тепло и щекотно.

За окном поет птица, посвистит-посвистит, перестанет, снова выводит рулады.

Свежий ветерок врывается в форточку, лижет ухо. Вставать неохота, но надо, впереди экзамен.

– Вставай, постреленок, – доносится с кухни ласковый голос.

– Бабуля, родная… иду…

И все тонет в темной воде времени…

Вода кругом, он захлебывается, тонет, бьет руками, ища опору, не находит, погружается в серо-зеленую муть, неужели конец?! Но вот нога коснулась дна, он отталкивается, поднимается вверх, выныривает, хватая ртом воздух, полуослепший, задыхающийся, кашляет, снова судорожно лупит руками по воде, а берег – рядом, в метре от него, еще одно усилие, и он цепляется за свисающие с обрывчика космы трав.

Кругом веселые голоса, смех купающихся, никто даже не понял, что Арсений только что родился второй раз, хотя никогда никому после этого не признавался, что тонул он по-настоящему и страх испытал настоящий, страх близкой смерти. А ведь не позвал на помощь, то ли от стыда, то ли от гордости, берег-то и в самом деле был рядом, и все думали, что он дурачится…

Темнота, и шары давят со всех сторон, огромные, белые, упругие, грозят стереть в порошок. Он барахтается, пытаясь раздвинуть эти шары, вдохнуть побольше воздуха, но не может, сил не хватает, и он снова тонет в пространстве без верха и низа, заполненном одними шарами.

– У него температура сорок и две, – доносится откуда-то тихий голос.