Страхи из новой коллекции

— Просто Настя! — крикнул Женька, и по нашей многоголовой компании пронеслись смешки. Все поняли, что «Просто Настя» — отныне прозвище этой девушки на все лето. — А когда мы купаться будем?

Просто Настя резко развернулась и зловеще сказала:

— Никогда. Теперь я вас отсюда не выпущу. Вы — пленники лагеря…

Наступило тяжелое молчание. Все переглянулись. Мне стало как-то неприятно, желудок скрутило…

Тут вожатая залилась смехом и, чуть не падая на грядку огурцов, спросила:

— Классная шутка, да? Я долго ее репетировала, целую неделю! Все люди такие предсказуемые, я была на сто процентов уверена, что кто-нибудь да и спросит, когда будем купаться.

Смеясь над собственной шуткой, Настя махала на лицо ладонями с растопыренными пальцами, высушивая выступившие от смеха слезы, и долго еще приговаривала: «Ой, шутка — супер!»

— А вообще, если серьезно, все зависит от вас, — перешла Просто Настя на деловой тон. — Чем быстрее разложите вещи, тем скорее ознакомитесь с правилами пребывания в лагере, и мы пойдем на мор-р-ре!

Думаю, не надо говорить, что после такого заявления мы с утроенной скоростью пошли за Настей.

В доме на окнах висели прозрачные шторки, на паркете лежали небольшие коврики с абстрактными рисунками, в горшках буйно росли цветы…

— В каждую комнату селятся по два человека, — произнесла вожатая. — «Женские» комнаты на втором этаже, «мужские» — на третьем. Комнаты и компанию выбирайте по своему усмотрению.

— Хоросо устроено, — одобрила девчонка в очках, — зенсины долзны проходить меньсе ступенек, чем музсины, меньсе подвергаться нагрузкам. Мы — прекрасные создания…

Женька скептически на нее посмотрел, но ничего не сказал.

— А мозно домой позвонить? — спросила очкастая. — Сказать родителям, сто хоросо, пости безо всяких происсествий доехала — если, конесно, не сситать того, сто меня суть не застрелили.

На лицо Насти, покрывшееся неровными красными пятнами, легла тень.

— Нет, пока что позвонить нельзя. Меняют телефонную проводку…

— Да? Ну ладно… — разочарованно произнесла девчонка.

— Кто хочет — может сходить на почту и дать телеграмму, — подсказала вожатая.

Но никто на почту тащиться по жаре не захотел, и мы решили, что позвоним родителям, когда починят проводку или когда купим новые сим-карты. Оказалось, что здесь была местная связь, и наша прежняя связь тут не действовала.

Мы с Женькой и еще несколько парней поднялись на третий этаж.

— Ты будешь жить в этой, просторной комнате, — подмигнула мне Настя и отвела в конец коридора.

По-видимому, она ознакомилась с «делом» каждого. Но откуда она узнала, как я выгляжу? В истории болезни же нет моей фотографии…

— Классную комнату выбрал, — кивнул Женька, осматривая помещение.

Комната и в самом деле была хорошей — большой, светлой. И страха перед ней у меня не было…

После того как были разложены вещи, мы собрались в столовой на первом этаже. Выяснилось, что с Любой — именно так звали очкастую, никто не захотел жить. Она стояла и то и дело фыркала, показывая, что не очень-то этим и обижена.

— Так, а почему Люба одна? — нахмурившись, спросила Настя.

— Вы же сами сказали, что каждый выбирает компанию по своему усмотрению, — выкрикнул кто-то. — А Люба — зануда, и с ней жить никто не хочет.

— Я тебе сейсяс дам — зануда! — возмутилась Люба, высматривая в толпе обидчика и закатывая рукава.

— Ладно, Люба будет жить со мной, — пресекла конфликт Настя.

— Нет уз, я буду зить одна, — отказалась Люба.

— Ну, как хочешь, — пожала плечами вожатая.

Потом нам рассказали, как себя здесь вести. Главным правилом было — никаких правил. В лагере не было запретов, наказаний, но существовало одно условие — что бы ни случилось, каждый день в десять утра, в три дня и восемь вечера мы должны находиться в лагере и заниматься в группе. Все остальное время могли быть где угодно. И еще Настя попросила, чтобы мы не оставляли на тарелках еду, чтобы все съедали до последней крошки. Объяснила это тем, что повар очень ранимая и, если увидит, что ее стряпню не едят, обидится и разревется…

— Мы стремимся к сплочению, дружбе, доверию, — говорила Настя, сидя во главе стола. По правую и левую стороны от нее сидели мы. — Ну а теперь, если вы не против, у меня к вам дело.

— Ну вот, — протянула Люба, — а говорили: никаких обязанностей!