Личный убийца

— Вечером, Женя, вечером, — откликнулся озабоченным и вполне трезвым голосом. — Отбой!

Значит, он все-таки опасался прослушивания. Так или иначе, сейчас они находились в разных областях, помочь друг другу не могли, и ничего не оставалось, как сосредоточиться на тактической задаче. Женька достал из «бардачка» завернутый Валерией бутерброд с копченой колбасой, откусил, остальное отдал Шерифу. За Раменками дорога забирала вправо, в долине показался пойменный заливной луг. За окраинными строениями потянулся подлесок из орешника и можжевеловых кустов. Шел девятый час, холодное желтое солнце слепило; позади, над горизонтом, нависала гряда пепельных облаков, но в целом первый майский восход был ясным, что, по поверью, обещало ведренное лето.

Километров через двенадцать появился указатель, а там и крыши разнородных новоселкинских строений. «Справа от шоссе, последний — ближе к берегу, двухэтажный дом из белого кирпича, под шифером», — вспомнил Женька наставление Рудинской. Был у Петра Андреевича и адрес, но справляться не пришлось, описание оказалось точным.

Женька подъехал вплотную к забору, остановился и выключил зажигание.

— Сиди здесь тихо и не пугай местных собак, — наказал Шерифу, опустив стекло на задней дверце. — И не притворяйся, я тебя за Луховицами выводил!

Едва он подошел к калитке, дверь дома отворилась, и на пороге появился невысокий мужчина лет пятидесяти, походивший или старавшийся походить на Антона Чехова: такая же, как на хрестоматийных фотографиях, бородка клинышком и очки в тонюсенькой оправе издали напоминали пенсне.

— Здравствуйте, Петр Андреевич, — Женька вошел во двор.

— Здравствуйте, — сойдя с крыльца, протянул жилистую, сухую ладонь дядя исчезнувшей Рудинской. — Евгений Викторович?..

— Совершенно верно.

— Как добрались?

— Спасибо, как по маслу. У вас собаки нет?

— Кого?.. — изумился Петр Андреевич. — Ах, собаки!.. Умерла осенью наша Каштанка. А почему вы спросили? Боитесь собак?

— Да нет, собак я не боюсь. Я тут с другом приехал. Вот он боится.

— Так что же вы друга-то не зовете? Нет, нет собаки, зовите его в дом, позавтракаем.

Женька повернулся к невысокому забору, за которым виднелась крыша «Рено», и коротко, пронзительно свистнул. Шериф выпрыгнул в окно и перемахнул через ограду в половину человеческого роста.

Петр Андреевич вскрикнул, но не от испуга, а от изумления и восторга, лицо его озарила счастливая улыбка.

— Наташа! Наташа! Выйди, посмотри, какое чудо! — закричал он.

«Наш человек!» — уважительно подумал о нем Женька.

На пороге появилась молодая женщина в башмаках и домотканом платье, с большими подслеповатыми глазами.

— Здрасьте, — улыбнулась Женьке и, невзирая на грозный вид кавказца, легко сбежала по ступенькам псу навстречу. — Ох ты, какой!.. Ну, иди сюда, мохнач, дай, я тебя обниму!..

Шериф мгновенно оценил ситуацию: раз хозяева его не испугались — значит, нечего на них и лаять, а если он им еще и понравился — значит, пожрать дадут.

Минут десять ушло на разговоры о том, о сем. Введенский (такова была фамилия Петра Андреевича) оказался человеком умным и влюбленным в

свой край. В доме Женька увидел иконы, книги, на письменном столе — большой, в два обхвата, глобус.

— Что вы преподаете, Петр Андреевич? — спросил он.

— Литературу. А вообще-то я историк, да вот Наташа папу обскакала, окончила педагогический институт и забрала историю себе. А учительница литературы уехала от нас в Рязань. Ешьте, Евгений Викторович, — придвинул он сковородку с яичницей поближе к гостю. — Наташу можно не ждать, она теперь от вашего друга не отвяжется.

В окно видно было, как женщина, присев на корточки, потчует Шерифа из большой эмалированной миски.

— Наша Каштанка лайкой была. Четырнадцать лет прожила и умерла от старости. Грустно. Пусть хотя бы год пройдет, а там мы заведем себе новую собаку, может, выпьем, Евгений Викторович, в честь праздничка?

— Спасибо, давайте лучше не будем. Да и праздник какой-то сомнительный, — отказался Женька.

— Еремея-то? — удивился хозяин.

— Что?

— Еремея-запрягальника сегодня — середина посева. «Сей неделю после Егорея, да другую после Еремея», — у нас говорят. Хороший праздник, да и распогодилось, значит, уборка хлеба пригожей будет.

Женька понял, что здесь живут по другим приметам, датам, праздникам и законам, что Введенский в пропитой и распроданной, тунеядствующей и паразитирующей на России Москве будет себя чувствовать, как рыба, выброшенная на жаркий пляжный песок.