Сами понимаете, в каком настроении я оказалась в палате. Кровать мне досталась самая неудобная, прямо у входа, возле туалета. Я легла, повернулась лицом к стене и изо всех сил постаралась не разрыдаться.
Накануне первой операции я, несмотря на все уколы, так и не заснула. В восемь утра появилась медсестра и, ласково улыбаясь, сообщила:
– Донцова, давай раздевайся.
– Совсем? – глупо спросила я.
– В простынку завернись, – пропела девушка, – сейчас каталку привезу.
Она исчезла, я вылезла из халата, схватила приготовленную простыню и ощутила себя трупом в саване. Потом мне стало холодно. Медсестра не шла назад. Примерно минут через десять она вновь заглянула в палату:
– Каталок нет.
И мы пошли пешком в операционную, впереди девушка в голубой пижамке, сзади я, замотанная в белую тряпку.
Возле двери с надписью «Не входить» сестричка посадила меня на кушетку, где лежали тюки с бельем, и велела:
– Никуда не уходи.
Я покорно навалилась на узел с простынями, страха отчего-то не было, только страшное отупение. Вдруг послышались шаги, и из-за поворота вынырнул Кучеренко, одетый, как всегда, в красную рубашку и джинсы.
Я страшно обрадовалась:
– Ты пришел!
– Обещал же быть около тебя, – усмехнулся он и взял меня за руку.
Мне стало спокойно, глаза начали закрываться.
– Ты Донцова? – внезапно прогремело над ухом.
Я с трудом разлепила веки и увидела огромную тетку в белом халате.
– Чего молчишь? – сердилась та. – Бегаем, ищем, куда ты подевалась, а ну давай в операционную.
Кучеренко молча улыбался, медсестра, не обращая на него никакого внимания, стала привязывать мои руки. Тут появился Игорь Анатольевич, одетый в хирургическую пижаму. Оглядев его и заметив, что весь остальной медперсонал тоже облачен в стерильные одежки, я спросила у врача:
– Можно мой приятель тут постоит?
– Кто? – вздернул вверх брови Грошев.
– Кучеренко, – пояснила я, – он меня за руку держит, так, знаете ли, спокойней, дайте ему халат.
– Ах, Кучеренко, – протянул Игорь Анатольевич, – ему можно так, в простой одежде.
Я улыбнулась, психотерапевт погладил меня теплой ладонью по лбу, стало очень тихо, больше я ничего не помню.
Проснулась я в реанимации, опутанная трубками. На соседней кровати лежал жуткий старик, издававший невероятные звуки, то ли храп, то ли хрип. На его левой руке равномерно сжималась манжетка тонометра. Я попробовала пошевелиться, поняла, что ничего не чувствую, затем попыталась сесть. Попытка не удалась, я была привязана к какой-то банке. Вернее, из тела шла трубка, на конце которой болталась стеклянная емкость. Она зазвенела, я испугалась и мгновенно приняла лежачее положение. Старик зашевелился, открыл глаза и просипел:
– Ты кто?
– Донцова, – пролепетала я.
– Не, мужчина или женщина?
– Вроде женщина.
– О, хорошо, – заявил дедулька, – хоть перед смертью на голую бабу полюбуюсь.
Вымолвив фразу, он закрыл глаза и мгновенно заснул. Тут только я сообразила, что мы оба без одежды.
Дедуська был забавным. Проснувшись в очередной раз, он поинтересовался:
– Ты матерные анекдоты знаешь?
– Ну, не слишком много, – пробормотала я, – так, штук двадцать!
– Начинай, – велел старик, – поржем перед смертью.
– Вообще-то я не собираюсь умирать, – на всякий случай сообщила я, – совершенно не хочется.
– А кто тебя спросит, – фыркнул старичок, – ну давай сам начну.
Дедулька оказался просто кладезем скабрезных историй. Я, не особая любительница генитального юмора, рыдала от смеха. Лежавшая у окна женщина молчала, поджав губы, потом начала тоненько подхихикивать. Я, вспомнив годы, проведенные в «Вечерке», тоже стала выдавать истории. Хихикающая тетка принялась петь частушки, самым приличным словом в которых было «жопа». Не знаю, отчего нам все это показалось дико веселым, но в конце концов в палате появился сердитый врач и сказал:
– Ну что, Евдокимов, опять безобразничаешь?
– Да мы просто поем, – сообщил старик, – помирать так с музыкой.
Реаниматолог хмыкнул:
– Ну вы-то точно все не помрете! Подобрались три сапога пара. У одной желудка нет, у другой шов через всю грудь, а Евдокимов…
– Чего Евдокимов, – перебил его дед, – сюда же ни радио, ни телика нельзя, вот и веселимся!
Доктор покачал головой и ушел, мы продолжили забаву, припоминая различные истории. Утром женщину, лежавшую у окна, перевели в обычную палату. Когда ее провозили мимо меня, она сказала: