Записки безумной оптимистки. Три года спустя: Автобиография

В Тунисе я, естественно, разговаривала на французском языке. Сбив цену за украшения с трехсот долларов до пятидесяти, я утомилась и стала пить воду. Торговец ухмыльнулся и спросил у хозяина по-арабски:

– Ну и до какой суммы скинуть цену?

– Можешь до двадцати, – зевнул тот.

Араб снова повернулся ко мне:

– Последнее тебе слово – сорок!

Я отозвалась на его родном языке:

– Не обманывай! Хозяин велел отдать цепочку за двадцать!

Лавочник чуть не умер, он принялся тыкать в меня пальцем и орать:

– Эта! Эта! Эта говорит по-нашему.

В результате на меня пришло смотреть полрынка.

Оказавшись в Сирии, я окунулась в чужую ментальность. В каких-то вопросах мы с Сухильей были неспособны понять друг друга.

– У вас все делает одна жена? – ужасалась она. – Стирает, готовит, убирает, рожает детей? Какой кошмар!

Я же категорически не соглашалась, что у мужчины должно быть минимум три супруги.

– Ну пойми, – втолковывала мне Сухилья, – вот муж ушел работать, а ты осталась дома одна? Тоска, ни поговорить, ни кофе попить…

– Но я не стану сидеть дома!

– Куда же ты денешься?

– На работу уйду!

Сухилья замахала руками:

– С ума сошла! Замужняя женщина должна хозяйство вести, детей рожать! Посмотри на нашу семью!

У отца Сухильи было три жены, и я до самого отъезда так и не поняла, кто из них мать моей подруги. Глава семейства возвращался домой, держа в руках одинаковые коробочки со сластями. Жил гарем на редкость дружно. Где-то в полдень с их террасы долетал запах кофе, и я, перегнувшись через перила, могла наблюдать, как дамы со спицами в руках вкушают бодрящий напиток, заедая его халвой и жирным печеньем. Не знаю, как сейчас, но в те годы в Сирии замужняя дама весом менее центнера считалась просто позором для семьи. Окинув стройную фигуру немолодой тетки, все встреченные старухи начинали укоризненно цокать языками, в спину худышке летели упреки:

– Видно, муж совсем беден, коли не может накормить тебя.

Один раз Сухилье пришла в голову идея показать мне мечеть. Иноверке нечего было и мечтать о том, чтобы попасть внутрь мусульманского храма. Но Сухилья ловко вышла из положения. Она нарядила меня в национальную одежду. Процесс одевания занял целый час, не меньше. Сначала я натянула нечто напоминающее кальсоны, потом шаровары с тугими резинками на поясе и щиколотках, затем свободную кофту, потом что-то типа жилетки. Сверху надевалось пальто, длиной много ниже колен, на руки – перчатки. Рукава пальто, как и шаровары, имели резинки, и перчатки следовало тщательно под них заправить. Волосы спрятали под платок, он прикрывал лоб, на ноги я надела неудобные тапки на плоской подметке. А поверх всего Сухилья набросила паранджу. Не путайте с чадрой! Последняя – это всего лишь небольшой кусочек материи, скрывающий рот, нос и подбородок. Глаза остаются открытыми. Паранджа же укутывает всю вашу голову и свисает ниже пояса. Я с моими ярко-голубыми очами никак не могла разгуливать по городу в чадре. За два с половиной года, проведенные в Сирии, мне ни разу не встретилась коренная жительница со светлыми глазами.

Обряженная в абсолютно черные тряпки, я чуть не скончалась от духоты, но Сухилья меня успокоила:

– Потерпи секунду, сейчас станет легче.

И правда! Не успели мы выползти на раскаленную улицу, как мне, вот парадокс, стало прохладно. Горячий, сухой воздух с улицы не проникал под многослойную одежку. Обрадовавшись, я понеслась вперед. Сухилья мгновенно дернула меня за рукав и прошипела сквозь зубы:

– Ты что делаешь!

– Иду в мечеть, – недоуменно ответила я.

– Так нельзя!

– Почему?

– Ты шагаешь, как мужчина, посмотри вокруг.

Я оглянулась. Действительно, облаченные в черное фигуры семенили мелкими шажочками, опустив вниз головы. Скорректировав походку, я дотащилась до лавчонки, решила купить бутылку воды, и меня вновь одернула Сухилья:

– Зачем тут встала?

– Вот решила минералки выпить.

– И как ты собираешься пить ее?

– Ну просто, – растерялась я, – откручу пробку и вперед!

– Это совершенно невозможно, – зашептала Сухилья.

– Но почему?

– Нет бога на свете, кроме Аллаха, и Мухаммед пророк его! – в сердцах воскликнула подруга. – Тебе же придется приподнять паранджу, это неприлично.

Пришлось отказаться от воды, роль арабки нравилась мне все меньше и меньше. В полном молчании мы доехали до старых кварталов и углубились в кривые переулки. Улочки становились все уже и уже. По их бокам тянулись канавы, наполненные нечистотами, и запах стоял соответствующий.